Что-то опускается мне в руку. Я сжимаю кулачок. В сердце теплится надежда. Я боюсь спугнуть ее.
Делаю вдох и открываю кулак.
На ладони лежит камень – голубой, как полуденное небо; гладкий, точно стекло. Того же веса и размера, что и мой аметист.
Сработало. Как отлив и прилив.
Я отдала. Оно взяло. Оно отдало. Я взяла.
На это я и надеялась.
Держа в руке голубой камень, я вскакиваю на ноги и смотрю в глаза морю.
– Skipta.
Обмен.
Я кидаю камень обратно в воду и затаиваю дыхание, думая о своем аметисте. Чувство надежды на то, что я могу выторговать у моря именно то, что требуется, крепнет.
– Skipta, – снова повторяю я. И шепотом произношу древнескандинавское слово, которое имеет схожее значение с тем, что мне нужно. – Bjarg.
Камень.
Сложив ладони лодочкой, я стою на причале и смотрю на горизонт. Две чайки резвятся на волнах, плескаются, ныряют и одновременно взлетают.
Когда они пролетают у меня над головой, новый фонтан поднимается из глубины. Больше и мощнее, он окатывает королевский причал и меня водой. Однако я не двигаюсь с места и стою, протянув руки.
Что-то вновь опускается на ладони. Все еще держа их вместе, я запястьем вытираю глаза и несколько раз моргаю, чтобы рассмотреть предмет. Затаив дыхание, я разжимаю пальцы и вижу не свой аметист, а нечто более сияющее.
Камень насыщенного малинового цвета. Многогранный кристалл, напоминающий головку сахара. В его кроваво-красном центре как будто находится сердце, которое подсвечивает внутренний огонь.
Это не то, что мне нужно, однако красота камня ослепительна. Он намного прекраснее моего аметиста. Но способен ли он делать то, что делает мой камень? Или это разрушит магию?
Я не могу думать об этом сейчас. Мне понятно одно: обмен должен быть равноценным. То же самое произойдет, когда на месте камня окажется Аннамэтти. А у меня нет тела, которое можно было бы отдать морю.
Проблема заключается именно в этом.
Но, быть может, для ее решения нужно вернуться на четыре года назад. Возможно, мне удастся провернуть эту сделку.
– Почему мы с тобой постоянно натыкаемся друг на друга по утрам?
Ник.
Я поворачиваюсь к нему, пряча камень в складках платья. Жаль, мне не удастся положить его в карман незаметно.
Задорный огонек в глазах юноши заставляет задуматься, как долго он здесь стоит. Он при полном параде: гладко выбрит, стоит, подперев бока руками.
– Я не преследовал тебя, чтобы надоедать вопросами про поцелуи, честно.
– Агааа, все так говорят.
На щеках Ника вспыхивает румянец. Я понимаю: он жалеет, что побрился так рано.
– Прости меня. Это не мое дело.
Я улыбаюсь Нику.
– Конечно, это твое дело – ты мой лучший друг.
Он делает два шага, садится на пристань, свешивает ноги и начинает ими болтать. Я нахожу сухое местечко рядом и тоже сажусь.
– Хороший из меня лучший друг, – произносит Ник. – Всегда бросаю тебя, если долг зовет. А ты даже не можешь поговорить со мной о парнях – от одного упоминания поцелуя я превращаюсь в горгулью свекольного цвета.
Одной рукой я беру его под локоть, а другой незаметно кладу камень в карман платья, спрятанный среди складок.
– Справедливости ради, речь идет о твоей лучшей подруге, которая целует твоего двоюродного брата, который тебе как родной.
Он кивает.
– Да, это правда. Почему ты не могла захомутать не такого близкого мне человека? Например, Руйвена, или Дидрика, или Йена?
Я ничего не могу поделать и тут же морщу нос.
– Потому что Руйвен, или Дидрик, или Йен… думают, что я слишком высокого о себе мнения.
– А Икер разве нет? – Ник выгибает бровь.
Теперь мои щеки полыхают. Смеясь, я показываю на них пальцем.
– Вот так ты выглядишь, когда мы говорим о поцелуях.
Ник смеется и краснеет от одного слова «поцелуи». Когда наши взгляды встречаются, черты друга становятся мягче. Он убирает упавшую на мою щеку прядь – в этом жесте нет страсти, как у Икера. Однако есть семейная любовь и забота.
Он проводит большим и указательным пальцами по моим волосам. Я смеюсь, потому что не знаю, как еще реагировать. Когда смех стихает, я не могу вдохнуть. Все мои усилия сосредоточены на том, чтобы выдержать его взгляд.
– Посягаешь на мою территорию, братец?
Мы моментально разворачиваемся и видим Икера. Тот одет в парадный костюм, но не побрился. На плече у него корабельный канат.
– Ничего не могу поделать: моя лучшая подруга – самая красивая девушка в Хаунештаде.
Икер не смеется. Его голос звучит жестко.
– Я бы на твоем месте не заявлял об этом так громко. Поверь моему опыту, не стоит злить блондинок.
Я заставляю себя состроить недовольную гримасу.
– Неужели кто-то однажды обжегся?
На губах Икера появляется дьявольская улыбка. В холодной глубине глаз загорается знакомый самодовольный огонек.
– Да, и мне до сих пор больно от этого, – он вскидывает бровь. – Моя мама всегда говорит, что нужно поцеловать то, где болит.
Я встаю на ноги. Пальцы Ника все еще трогают мои волосы.
– Это еще успеется, Икер.
– Да, потом, – встревает Ник, вставая между мной и Икером. – А сейчас давай браться за работу. Твой корабль сам себя не подготовит.
– Забавно – учитывая тот факт, что это ты ушел на пристань и не вернулся.
– Куда вы собрались? – быстро спрашиваю я, обеспокоенная тем, что Икер уплывет без меня.
– Отец хочет взять дворцовых слуг на пароход на сегодняшний Праздник моря.
Мои мысли были сосредоточены на балу. Прибавим к этому недосып – и я совершенно забыла про Праздник моря. Это торжество устраивается днем в гавани перед основным событием – балом. Обычно праздник проходит весело: все хаунештадцы снимают свои лодки с якорей и плавают недалеко от берега. Таким образом мы становимся ближе к почитаемому нами морю. Кроме того, мы всегда можем посмотреть на сушу и понять, как красив наш родной город.
– Как бы там ни было, – продолжает Ник, – мама хочет, чтобы все ее специальные гостьи и их компаньонки погрузились на борт старого трехмачтового парусника. А Икер не хочет присоединяться к этой компании.
– Это было бы крайним проявлением тупости, – бурчит Икер.
– Потому мы приняли волевое королевское решение поплыть на шхуне.
