На экране задвигались точки, показывая, что Ганси пишет очередное сообщение.
Ронан поспешно ответил: «Ну, тебе это не грозит. Спасибо, старик, погуглю».
Диклан спросил:
– Это Пэрриш?
– Ганси. Он узнал, что такое «Боудикка». Он выяснил про карточку, которую та… – он замялся, не зная, как назвать женщину с лицом его матери, – …оставила вчера вечером продавщицам масок.
– Ничего не надо выяснять, Ронан, – отчетливо произнес Диклан.
Подняв картину, он убрал ее в ближайший шкаф и закрыл дверь. Ронан не был большим поклонником живописи, но сомневался, что выбрал бы для «Темной леди» именно такое место.
– Кажется, ты думаешь, что это будет прикольно. Не будет.
Диклан всегда это делал – в точности предугадывал следующий шаг Ронана, неверно определяя мотивацию.
– А ты не хочешь знать?
– Нет.
Диклан начал собираться – сложил тарелки в раковину, соскреб остатки еды лопаточкой в мусорное ведро, сполоснул кружку и поставил ее вверх дном на полотенце.
– Нет, не хочу. Мэтью, давай быстрее, две минуты! Ради этого я отказываюсь от своих планов!
Ронан прорычал:
– Как будто тебя при рождении вычеркнули из семейного списка.
Он знал, что это нехорошо. Он знал, что Ганси в такой ситуации строго сказал бы: «Ронан», а Адам взглянул бы понимающе. Но он ничего не мог поделать. Как будто чем меньше Диклан злился, чем меньше его это волновало, тем больше Ронану хотелось довести старшего брата до срыва.
Но Диклан просто продолжал складывать посуду, и его голос звучал так ровно, словно они обсуждали садоводство.
– Эволюция предпочитает простейшие организмы, Ронан, и прямо сейчас мы – простейший организм.
Ронан дал клятву никогда не быть таким скучным, бесстрастным и мертвым, как Диклан Линч.
– Простейший организм – гребаное одноклеточное, – сказал он. – А нас трое.
Диклан мрачно посмотрел на брата.
– Как будто я не думаю об этом каждый день.
Появился Мэтью – весь в черном. Это был не классический траур, а мятый черный цвет официанта в стейк-хаусе или музыканта в школьном оркестре.
– Слава Богу, – произнес Диклан, доставая ключи от машины.
– Он мне не помогал, – сказал Мэтью и бросил взгляд на Ронана, чтобы убедиться, что шутка удалась.
С таким видом, словно средний брат не нахамил ему только что, Диклан спросил:
– Ронан, ты поедешь?
Ронан понятия не имел, что это за концерт, однако был на сто процентов уверен, что предпочел бы гоняться за Брайдом и Боудиккой. Более того, по выражению лица Диклана он предположил, что брату это известно.
– Поехали, – сказал Мэтью, подскакав к нему. – С ума сойти, до чего отвратительно я играю. У меня есть одно органное соло, такое фальшивое, что от смеха уписаться можно. И… ой. Ронан.
Он замолчал и слегка провел рукой у себя под носом, тем движением, которое делает человек, добровольно играя роль зеркала для другого.
Ронан повторил движение брата и вытер костяшкой нос. На коже осталось темное пятно, похожее на чернила.
Ночная грязь.
Он даже не почувствовал ее приближения. Хотя всегда думал, что успеет почувствовать.
Диклан прищурился с таким видом, как будто Ронан его разочаровал. Как будто это он был виноват.
– По ходу, ты с нами не едешь, – подытожил Мэтью.
25
– Парцифаль? – позвала Фарух-Лейн. – Мне, в конце концов, туда надо.
Она давно ждала своей очереди в ванную. Он уже заперся там, когда будильник разбудил ее – в какой-то момент тихо прошел через ее комнату и скрылся в ванной. Ей не хотелось знать, чем он так долго занимается. Натан в подростковом возрасте был опрятным и скрытным, но архетипический образ отвратительных подростков, тем не менее, намертво запечатлелся у нее в подсознании. Она не задавала вопросов.
Фарух-Лейн сделала себе кружку скверного растворимого кофе, съела яблоко, а потом – пока Парцифаль продолжал занимать ванную – приготовила омлет из белков. Затем Фарух-Лейн свернулась вокруг ноутбука и принялась шерстить форумы, ища хоть что-нибудь о Брайде. Ей пришлось довольствоваться одним этим именем – не считая его, добычей с Волшебного базара стали только ноющие мышцы. Фарух-Лейн нуждалась в новых видениях. Она никогда не представляла, насколько трудна эта сторона дела. Раньше, когда она путешествовала с Модераторами, кто-то другой расшифровывал информацию, добытую от Провидцев, превращая ее в рисунки, названия мест, указания времени. Зачастую сведения были невероятно детализированы – так, они, буквально, получили письменные инструкции касательно того, где отыскать Натана. Фарух-Лейн не задумывалась о том, как эта информация добывалась; что какому-то Модератору пришлось сидеть в номере отеля с Провидцем, с которым, возможно, было очень трудно ужиться, и ожидать очередного видения.
Она не знала, в ком проблема – в ней или в Парцифале.
Спустя долгое время Фарух-Лейн налила себе вторую кружку скверного кофе и принесла ее к двери ванной как неохотную жертву, полную неблагих интенций. Она постучала.
– Парцифаль.
Единственным ответом был какой-то слабый звук изнутри – словно что-то двигали по кафелю. Она поставила кружку на пол.
Зазвонил телефон. Это был Лок.
– Все нормально, – сказал он. – Мы понимаем. Бывает. Ты была на вражеской территории. Без подкрепления. Мы тебя не виним. По крайней мере, ты узнала имя.
Фарух-Лейн вздохнула.
– Может, надо что-то сделать, чтобы у Парцифаля случилось видение?
– Ничего сделать нельзя, – ответил Лок. – Мы знаем, что он рассыпается. Со своей стороны, мы ищем другого Провидца. Мы не окажемся без помощи, когда Бауэр закончится. Но он по-прежнему – самое вероятное средство, чтобы найти этого другого. Вели парню сосредоточиться. Дай ему все, что он хочет. Не жалей денег, которые тебе присылают. Пусть будет доволен. И не теряет продуктивности.
Фарух-Лейн сильно сомневалась, что «доволен» – то самое слово, которым она описала бы Парцифаля, но, тем не менее, обещала постараться. Убрав телефон, она вернулась к двери.
– Парцифаль?
Нет ответа. Она ощутила неприятный холодок. И подергала дверную ручку. Заперто.
– Я вхожу, – предупредила она и толкнула дверь.
Ее охватила вонь.
Она обнаружила Парцифаля, который лежал, одетый, в пустой ванне. На нем были ее огромные солнечные очки (его собственные, маленькие и круглые, лежавшие на краю раковины, казались грустными и беззащитными). Наружная стенка ванны и весь пол были испачканы рвотой; ванна напоминала лодку в море блевотины. Парцифаль согнул ноги, чтобы уместиться; он был страшно бледен.
