– Спасибо, учту на будущее, – хмуро сказала я.
Змей снова рассмеялся.
– На будущее она учтет… Кто ж тебя теперь из-под колпака выпустит? Впрочем, я тобой восхищаюсь даже. Ты прыткая девица оказалась. Этих гоблинов сделала, как пацанов, и даром. Ничего, я научил их строевым шагом ходить.
Мужчина позади жарко задышал. Я обернулась без особого любопытства, увидев типа из «Тойоты» с перекошенным от злости лицом. Хорошо все-таки, что я смылась в его дежурство.
– Ладно, рыбка моя, собирайся, нам еще обратно пилить, – скомандовал Змей.
– Можно, я хотя бы поем?
– Ничего, голодание, по слухам, полезно. Давай вперед и с песней, цигель-цигель, ай-лю-лю.
Собирать мне было нечего. Я молча вышла следом за типом из «Тойоты». Даже его спина, закованная в черную куртку, выражала стойкую ненависть. Пожалуй, я нажила себе еще одного врага, но по сравнению с уже имеющимися проблемами это была такая мелочь.
На улице меня запихнули в «Мерседес», за рулем которого сидел Леха, упорно не желавший встречаться со мной взглядом. В машине появились новые чехлы на сиденьях, мягкие, из искусственного меха дикого красного цвета. На зеркале болтался брелок – два крохотных ботиночка. Я купила их в ЦУМе и подарила Лехе. Он смущался и брать подарок не хотел, точно в этом было что-то постыдное.
Змей уселся рядом, отнял пакет с продуктами и бесцеремонно в нем пошарил.
– Фигни какой-то набрала, – недовольно сказал он, выбросив на улицу макароны, кексы и йогурты. Распечатав пачку чипсов, он вытащил пригоршню и, забросив их в рот, захрустел. Леха стартовал с места и помчался в сторону Москвы. На меня он старался не смотреть, бросал на начальство тревожные взгляды и выглядел каким-то пришибленным. Наверное, ему тоже досталось на орехи.
– Что там происходит? – спросила я, когда мы пролетели мимо Лосиноостровской. Окружавшие поселок дубы, подсвеченные фонарями, казались мрачными великанами со скрюченными пальцами. В машине было довольно тепло, но я вдруг зябко передернула плечами. Змей посмотрел недоуменно.
– Где?
– У Левиных. С Настей, трупом и… вообще.
Змей ответил не сразу. Обшаривал взглядом, словно искал какой-то подтекст в вопросе. Я случайно обратила внимание на его руки. Костяшки были ободраны, словно он долго кого-то лупил по подставленным мордам.
– Тело вывезли, – наконец сказал он скупо. – Я и Тамара убедили Андрея отдать Настю в интернат.
– Значит, следствия не будет?
– Конечно, нет. Не того пошиба он человек, чтобы менты копались в грязном белье. А тебя что, это огорчает?
– Ничего меня не огорчает. Просто и ты, и я знаем, что Настя тут ни при чем.
Змей сладко потянулся и распечатал новую пачку чипсов.
– Мне нет дела до этой девчонки. Честно говоря, и до покойного Льва дела нет. Гораздо больше интересует, кто и зачем палил в Андрея.
– Ты считаешь, что это не связанные друг с другом события? – сладко поинтересовалась я.
Леха, навострив уши, старался не пропустить ни одного слова из нашего диалога. Змей равнодушно пожал плечами.
– Убийство Льва по сути – дело понятное. Падок покойничек был на сладенькое. За что и поплатился. Только к пальбе это никакого отношения не имеет. Я немного побегал, поспрашивал и раскопал парочку занимательных фактов. Если бы вы, Алиса Геннадьевна, сидели на попе ровно, а не пытались свинтить в Гонолулу, я бы все еще раньше узнал.
– О чем?
– О тайных страстишках Льва Борисовича. Надо отдать должное, ты меня прямо носом ткнула в очевидное.
Я пыталась задавать вопросы, но Змей не ответил ни на один. Леха мчался, как на автогонках. Я думала, памятуя об угрозе Змея, что меня привезут в какое-нибудь хорошо охраняемое место, но меня вернули в мою же квартиру. Леха проводил нас тоскливым взглядом. Перед тем, как дверь подъезда захлопнулась, я поймала его взгляд: испуганный и жалкий. Как у дворового пса.
В квартире Змей по-хозяйски заглянул в холодильник, вытащил бутылку с вином, хлебнул прямо из горлышка, потянул ремень на джинсах, а мне приказал:
– Раздевайся.
– Нет, – резко ответила я.
– Я сказал – раздевайся, – повторил он почти ласково. В его глазах плескалась мутная водица злости, смешанной с желанием.
– Нет, – упрямо повторила я, пятясь к стене.
– Я не собираюсь тебя уговаривать.
Он толкнул меня на диван и стал грубо срывать одежду, рыча, как зверь. Свитер затрещал по шву. Змей оторвал воротник, дергал джинсы. Пуговица отлетела с треском, вжикнула сломанная молния. Пальцы нащупали забытую накануне чашку с чаем. Я схватила ее и ударила по блестящему черепу. Раздался сухой звон, чашка разбилась, а я оказалась залита смешанным с кровью чаем.
Он выругался и ударил меня по лицу. Ослепляющая вспышка боли разорвалась на щеке. Оглушенная, я не сразу сообразила, что джинсы улетели в сторону, а грубые пальцы вновь рвут белье. Я вырывалась, а потом вонзила ноготь большого пальца ему в глаз. И тогда он меня ударил. А потом еще, впечатав кулак в живот.
Думаю, ему хотелось сделать больно. Возможно, причинять боль еще и нравилось. Его лицо надо мной, вымазанное сочащейся с затылка кровью, гримасничало в такт яростным толчкам, а ногти острыми ножами впивались в кожу.
Он ушел через час или два. Не могу сказать точнее, время перестало существовать, свернувшись в кокон. Смутными отзвуками эха я помнила звук его шагов, хлопок двери и звон цепочки, пустившейся в бешеный пляс.
Я очнулась от настойчивых звонков. Шатаясь от боли, я побрела к двери, думая, что он вернулся, чтобы добить меня. Но на пороге стоял Леха, перепуганный, с вытаращенными глазами. Я свалилась прямо ему на руки.
– Он тебя бил, Алиса? Бил? – глупо спрашивал Леха.
Я не ответила и зарыдала, привалившись к его плечу.
Стены комнаты оклеены белыми обоями. На них изображены цветы, желтые и розовые. Красота. Спинка дивана в тигровую полоску, пошловато, но в целом смотрится неплохо. Черная полосочка, рыжая полосочка, снова черная…
Я открыла глаза, не понимая, что меня разбудило. Леха, положив на меня руку, храпел прямо в ухо, прижавшись большим горячим телом к моей спине. Я провела пальцем по спинке дивана, скользя по рыжему ручейку. Какая сейчас полоса жизни – светлая или черная? Кто скажет?
Весь вечер и половину ночи я ревела от боли и унижения, а когда Леха стал меня неуклюже утешать, еще и от собственного бессилия и от ярости. А он, сбитый с толку, напуганный и очень несчастный, обнимал меня совсем не по-братски, не отваживаясь на что-то большее. В конце концов я успокоилась, уснув вместе с ним на диване. Находя странное удовлетворение в том, что можно запросто прижаться к мужчине. Когда я в последний раз спокойно спала вот так? Не помню.
