– Никита… Никита Решетов, успокойся… – заговорил Алексей, – ты меня узнал еще в прошлый раз, это я, Черкасов, мы вместе учились в школе… Ты понимаешь, о чем я толкую? – Он схватил бродягу за шиворот, резко тряхнул, и тот завыл от внезапной боли, стал скрести землю черными ногтями.
Какое-то время он еще брыкался, пришлось повторить объяснение.
– Да провались ты к черту, Никита! – в итоге осерчал Алексей. – У меня уже язык устал говорить с тобой по-человечески! Не делай вид, будто ты сумасшедший и ни хрена не понимаешь! Вижу по глазам, что ты в своем уме, только под дурака косишь! Не собираюсь я тебе причинять вреда, поговорить хочу! Веди себя благоразумно, никуда я тебя не потащу, делай, что хочешь! Не поедешь ты ни в тюрьму, ни в психушку, я нормально объясняю?
Он слез с бродяги, отдышался. Тот полежал немного, начал переворачиваться, угрюмо уставился на Черкасова. Зрелище было печальное. Вконец опустившийся старик. А ведь они одного возраста, в одном классе штаны просиживали!
– И не вздумай бежать, – предупредил Алексей. – В этом случае все мои обещания сразу аннулируются и ты гремишь под следствие. Поговорим – и я оставлю тебя в покое. Веди в свои чертоги. И дровишки не забудь захватить.
– Ладно, хрен с тобой, Леха… – сипло выдавил бродяга, сплюнул сквозь пробоину в зубах и начал подниматься.
Потрескивали дрова в костре. Бродяга, съежившись, сидел на камне, смотрел на огонь. В стороне валялась жестяная банка со сморщенными, явно прошлогодними ягодами шиповника, обглоданный скелет небольшого лесного зверька (хотелось верить, что это не крыса). Пару минут назад он вытянул две папиросы, предложенные Алексеем, покашлял, успокоился.
– Не спрашивай, нечего сказать, сам все видишь… – выдавливал слова Никита Решетов – когда-то вполне толковый врач-терапевт. – Подыхаю уже, чахотка начинается, но не вернусь, глупо это… Не такой уж крупный ты начальник, чтобы меня защитить. Погоришь только со мной. Хватит, набегался. Ты прав – либо тюрьма, либо психушка, а я уже был и там, и там, знаешь, не понравилось… Еды хватает, я не требовательный, дарами леса питаюсь, иногда белку в силок поймаю или бурундука. Пару недель назад лиса попалась – праздник был… Главное, чтобы спички не кончались…
Алексей растерянно озирался. Место для берлоги выбрано удачно – разлом в земле, рядом скалы, окруженные ельником, пещера в крутом склоне, там какие-то тряпки, мешковина, запашок, как из серного ада…
– Тебе к врачу надо…
– Да хрен-то там, – засмеялся Решетов пугающим трещащим смехом. – Никуда мне не надо, пусть все идет своим чередом… Мне даже есть не хочется, хватает того, что на зуб попадает. Приватность обеспечена, вода – в ручье. Иногда на свалку выхожу к городу, обычно ночью, там шарят такие, как я, подбираю что-нибудь из одежды, посуды. Недавно второй том «Войны и мира» добыл – читал взахлеб, по молодости никогда так не читал…
– У меня в машине две буханки хлеба. Составишь компанию – отдам. Не переживай, не увезу силой. Хотел бы увезти – не сидели бы тут.
– Ладно, посмотрим. От хлеба не откажусь.
– У тебя же никакой перспективы…
– Не скажи… – В глазах бродяги блеснул огонек. – А у вас на воле она есть – перспектива-то? Живете свободно и счастливо? Да любого из вас в любой момент могут взять – по доносу, по глупости, по любому пустяку. Придумают очередную всесоюзную кампанию, назначат новых врагов – евреев, например. Или врачей – почему нет? Или синоптиков-вредителей… Могут за татар взяться или, скажем, за киргизов… Ладно, не пыхти, сам не дурак, понимаешь. Просто тебя эти напасти пока стороной обходят, а что будет? Ты бы особо не расслаблялся, Леха. Ловишь врагов и не догадываешься, что сам можешь им оказаться… Я был одним из политических, которых расстреливали тогда, в 41-м. Институт окончил, людей лечил, потом бац – 58-я: контрреволюция и все сопутствующие прелести. За что? Почему? Ведь никому плохого не делал, свято верил в светлое социалистическое завтра и коммунистическое послезавтра… Это потом передо мной следователь разоткровенничался: разнарядка у них, план по поимке врагов, меньше которого собрать нельзя. Так что хочешь не хочешь, а придется признаваться в гнусной антисоветской деятельности и о том, как хотел отравить просроченным аспирином партийное руководство города…
– Ты что, серьезно? – изумился Алексей.
– Не поверишь, Леха. И смех и грех. Фантазии никакой… Несколько раз жестоко избивали, почку отшибли к чертовой матери… Я сам врач, оттого и выжил, знал, что можно сделать в неподходящих условиях… Ты правильно сделал, что уехал из Уварова, тоже мог загреметь. А я жениться собирался перед тем, как взяли, да вот не судьба. Отец в тюрьму приходил, сказал, что мама умерла от сердечного приступа и сам он теперь не лучше. Что Светку мою на собрании коллектива пропесочили, что связалась с врагом народа, и она во всем покаялась, отреклась от «нелюдя». Потом отец перестал приходить – следователь сообщил, что могу не ждать – скончался родитель… Канонада уже гремела, немцы подходили. Урок на восток в эшелоне отправили, а политических собрали в кучу, погрузили в грузовики и – в лес. Все понятно, явно не по грибы… Умоляли охранников сказать хоть что-то вразумительное, а те лишь отворачивались… Когда выгружали из грузовика, дождался, пока все слезут, а сам мешковиной укрылся, плашмя лег. Терять все равно нечего. И ведь не заметили, вот умора. Спешили – немцы уже на подходе были… Они к лесу народ погнали, а я с другого борта перекатился, зарылся на поле в борозду. Видел, как люди могилы себе рыли, а потом их у этих могил и приканчивали… Кто-то возмущался, другие просили отпустить, кто-то «По долинам и по взгорьям» пел… Даже покурить не давали – некогда. У меня мозги аж дымились, поверить не мог… Подальше в поле заполз, ждал, когда уедут. Потом ползал по свежим холмикам, думал, остались живые… Через час в городе вовсю грохотало – немцы входили, а наши почти без боя откатывались…
– К немцам подался? Только не рассказывай сказки, что уже пять лет в лесу.
– Хочешь – осуждай, мне все равно… Под блаженного косил – дескать, чудом избежал расстрела «кровавым коммунистическим режимом»… Жил в каморке, работал санитаром в больнице, уборщиком. Немцы посмеивались, особо не трогали. Они тот расстрел в своих пропагандистских целях использовали… А мне плевать на все было – и на тех, и на этих. Хочешь, расстреляй меня на месте. Тоже плевать, жизнь все равно кончена… Когда немцев вышибли, опять в лес побрел… Несколько построек в глуши бора – партизаны для себя отстраивали, там и перекантовался зимой. Но месяц назад ушел оттуда, опасно стало, облюбовал себе другую берлогу…
– Уверен, что не хочешь вернуться к нормальной жизни?
– Не будет нормальной жизни, Леха. Все, забудь. Жить вообще не хочется, но доживу уж как-нибудь… Попаду к вашим – буду разыгрывать сумасшествие, особо стараться не придется. А там уж как повезет… Забудь про меня, как бывший товарищ советую. И тебе без забот, и мне легче, поскольку вреда я никому не приношу и греха за душой нет. Веришь, нет мне вообще безразлично, что вокруг происходит…
– Но глаза-то у тебя есть?
