Лихослав молча повиновался.
— Рассказывай.
— Нечего. Рассказывать, — он говорил осторожно, еще не до конца уверенный в том, что способен говорить.
— Как ты здесь оказался?
— Не помню.
Он вновь нырнул под воду, и стоял так долго, Себастьян даже беспокоиться начал, мало ли, вдруг да братец в порыве раскаяния, которое, как Себастьян подозревал, было несколько поспешным, утопнуть решил? Но Лихо вынырнул, отряхнулся и с немалым раздражением содрал окровавленный китель.
— Что помнишь?
— Ужин помню. Потом… потом мы перешли в курительную комнату… с Велеславом говорил.
— О чем?
Лихослав нахмурился, но покачал головой.
— Он чего-то хотел…
— Денег?
— Наверное… или просил помочь… точно, просил помочь…
— В чем?
— Не знаю! — Лихо стиснул голову руками и пожаловался. — Она зовет… тянет… и с каждым днем все сильней… я иногда… как проваливаюсь. Однажды на улице очнулся… а как попал… как пришел? И еще раз так было…
— Евдокия знает?
— Нет.
— Зря.
— Нет, — жестче повторил Лихослав. — Это… моя беда. Я с ней разберусь… наверное.
— В монастыре? — Себастьян присел на край корыта.
— Это был не самый худший вариант… если бы я ушел, то…
— Велеслав очень бы порадовался. А уж супруга его вовсе вне себя от счастья былаа б.
Лихо вздохнул.
— Я не хочу быть князем.
— Понимаю. И в чем-то разделяю, но… дело не в том, что ты не хочешь. Дело в том, что он хочет. До того хочет, что пойдет на все.
— Лошадь убил не он.
— Да неужели! Ты помнишь, как ее убивал?
— Нет.
— Тогда с чего такая уверенность.
Лихо молча сунул палец под ошейник.
— Именно… он на тебе, поэтому обернуться ты не мог, — Себастьян заложил руки за спину. Теперь, когда отступили и вонь, и дурнота, и беспокойство, думалось не в пример легче. — Я понимаю, что ты у нас — создание ответственное, родственной любовью пронизанное до самых пяток, только… Лихо, да пойми ж ты, наконец, что родственник родственнику рознь!
Понимать что-либо в данный конкретный момент Лихо отказывался.
О вновь окунулся в корыто, а вынырнув, содрал рубашку. Прополоскав ее — на белой ткани остались розовые разводы — Лихо принялся тереть шею, руки, грудь, смывая засохшую кровь.
— А теперь давай мыслить здраво…
— Давай, — согласился Лихослав, отжимая волосы. — Я — волкодлак…
— У всех свои недостатки… и вообще, ты не с того начинаешь. Итак, ты пришел на семейный ужин… поужинал, надо полагать, неплохо? Ты голоден?
Лихо покачал головой.
— Вот… ты не голоден… заметь. Далее ты имел беседу с Велеславом, после которой у тебя напрочь отшибло память. И ты оказался у конюшен, где на тебя, маловменяемого, и натолкнулся Яцек.
— Он…
— Он хотел тебе помочь, но тут же объявился Велеслав, который заявил, что ты у нас любитель серого порошка.
— Что? — у Лихо от возмущения рубашка из рук выпала, плюхнулась на траву влажным комом. — Я не…
— Верю. И не только верю… видишь ли, Лишек, мне по работе доводилось сталкиваться с любителями серого порошка… и вот если поначалу они от обыкновенных людей неотличимы, то со временем у них на руках проступают вены… и не только проступают, черными становятся.
— Ты поэтому на руки смотрел?
— Поэтому, — согласился Себастьян. — А еще потому, что рубашка у тебя хорошая… была.
Он поддел влажный ком носком сапога.
— Манжеты узкие… на запонках… кстати, запонки подбери, небось, не дешевые… и главное, что на месте, и запонки, и манжеты целые… и мундир твой… а в тот раз, когда тебе обернуться случилось, от одежды одни лохмотья остались.
Лихослав, склонившись к самой земле, перебирал травинки.
— Значит, ты не оборачивался…
— Или оборачивался, но не полностью…
— Руки все одно изменились бы… а рубашка целая… нет, Лишек, ты не оборачивался… и отсюда вопрос. Как ты эту лошадь убил?
— Загрыз? — без особой, впрочем, уверенности, предположил Лихослав.
— Загрыз… зубами и в горло… очень по — волкодлачьи.
— Издеваешься?
— Пытаюсь представить.
Себастьян сцепил за спиной большие пальцы.
— Темная — темная ночь… зловещая такая… хотя нет, луна же ж светит… как там писала одна моя знакомая, зыбкий ея свет проникает сквозь… в общем сквозь куда-то там да проникает. И князь — волкодлак на цыпочках крадется к лошади.
— Почему на цыпочках?
Лихослав аж приподнялся.
— Для полноты образа и пущей зловещести.
— Я в сапогах!
— Это твои проблемы. В сапогах аль нет, но злодей обязан красться на цыпочках… а вообще, дорогой мой братец, я что-то в этой жизни упустил или ныне принято на семейные ужины по форме являться?
— Отец просил.
— Интересно… — Себастьян принялся расхаживать, при том, что шаги он делал неестественно широкие, от бедра. Дойдя до угла конюшни он развернулся. — И чем мотивировал? Любовью к форме?
— Почти, — Лихо сумел улыбнуться, пусть улыбка и вышла кривоватой. — Сказал, что ему приятно будет осознавать, что…
— Ясно, — махнул рукой Себ. — Итак… в сапогах и на цыпочках ты крадешься к конюшне… кстати, Яцек ушел, а куда подевался Велеслав?
— Ты у меня спрашиваешь?
— Я думаю.
— Как-то ты громко думаешь, — Лихо все-таки нашел запонку, которую подбросил на ладони.
— Как уж получается… допустим, он не захотел вести тебя в дом… и почему к лошадям? Бочка-то у левой стоит… и логичней, проще отвести тебя туда. Дать отсидеться, отойти… а он потащил к конюшням…
— А если так и было? Если он меня оставил…
— Ага, ненадолго. Сам отошел по великой надобности… карты стыли. Или коньяк… и вообще, не его это забота тебя сторожить… Лихо, да очнись ты уже! Велеслав тебя тихо ненавидит. Он все ждал, когда ж ты уйдешь к богам, а ты, паскудина этакая, не ушел, а вернуться соизволил… и венец отцовский из-под носу увел… не жди от него добра!
Наверное, Себастьян был прав.
Скорее всего Себастьян был прав.
И сквозь туман в голове, густой, сероватый, характерного жемчужного отлива, какой бывает только над клятыми болотами, Лихо эту правоту осознавал.
Но просто взять и поверить…
