— Уж я тебе, — мигнувшей было лампочке Аврелий Яковлевич погрозил пальцем. И та послушно вспыхнула, загудела, точно оправдываясь.
Следовало признать, что свет, рождаемый ими, был ярким, пусть и несколько желтоватым, но для работы он подходил куда лучше газового или же свечного.
Начал Аврелий Яковлевич со свежего тела.
— Сердце красавицы… — забывшись было, начал он, но осекся. Сердца в груди как раз и не нашлось. — От же, затейник… а фрак следовало бы снять… испортится теперь. Но ничего… фрак — это по сути ерунда… многое тут ерунда, но понимать это начинаешь не сразу.
Он привычно заговорил с покойницей, которая лежала смирнехонько, тихая, некрасивая.
— Вот ты поняла? Навряд ли… о вас плохо говорить не принято, но скажи, кто скажет о тебе хорошо? То-то и оно… впрочем, сомневаюсь я крепко, что есть тебе ныне дело до людей с их разговорами. А божий суд, говорят, справедлив…
Аврелий Яковлевич работал неспешно, в свое удовольствие, и к появлению Себастьяна с покойницей уже закончил.
— Развлекаетесь? — ненаследный князь спускался бегом.
— Да и ты, вижу, не скучаешь…
— Есть такое… с Лихо неладно.
— Зовет?
— Зовет, — Себастьяну в покойницкой было неуютно. Сразу возникали мысли о высоком, духовном… тянуло перекреститься и помолиться, просто на всякий случай, авось в милости своей Вотан и попридержит слепую жницу… или сама она отступится, потом-то, конечно, вернется, но…
Сразу заныли старые шрамы.
— И с Евдокией…
— Завтра гляну, — Аврелий Яковлевич запустил пятерню в бороду и поскребся. — Неладно что-то в Познаньске…
— Да я уж понял, — стол, на котором возлежали останки, аккуратненько простыночкой прикрытые, Себастьян обошел стороной. — Хреновый из вас предсказатель…
— Какой уж есть…
Простыночку ведьмак сдернул.
— Посмотри, что видишь?
— Трупы.
И весьма неприглядные, пусть и случалось Себастьяну всякого повидать, но до сих пор не сумел он привыкнуть к виду мертвых тел. Все удивительным казалось, как это так, что вот еще минуту, час или день тому жил человек, ходил, разговаривал, а вот уже его и нет, но есть груда мяса.
— Себастьянушка, ты нос не вороти, гляди хорошенько, — Аврелий Яковлевич пальцы переплел, вытянул руки так, что косточки премерзко хрустнули.
Вспомнились сразу и привычки его нехорошие, заставившие Себастьяна отступить.
— Вы… это… с оплеухами погодите.
Аврелий Яковлевич голову к плечу склонил.
— Я, может, еще не до конца здоровый… потравленный, между прочим…
Ведьмак хмыкнул.
— Трупы я вижу! Два трупа! Женских… это вот, — Себастьян вытянул палец и ткнул в замороженный, — панна Зузанна Вышковец, сваха… сорок три года. Вдовая. Сватовством занимается уж десять лет как, переняла опыт от матушки, а та… в общем, потомственная сваха. А это — Нинон… некогда была известною особой, да и теперь славы не утратила. Правда, сама уже старовата стала для работы с клиентом, но для сводни — самое оно… на нее мы давненько заглядывались…
— Что ж не брали-то?
— Да не за что! Почтенная вдовица… живет наособицу, тихо… просто благостно. В храм вот ходит каждую неделю, свечи ставит, голубей покупает… а заодно и девчонок, которые в Познаньск за лучшей жизнью едут. Она им курсы обещает… рекомендации… место хорошее…
Нинон некогда была красива, Себастьян видел магснимки: крупная статная женщина, с копною светлых волос, с раскосыми лядащими глазами, в которых даже на снимках сохранилась этакая характерная кошачья ленца.
Нинон была из центровых, из особых, пока не завязалась с Яшкой — Соловьем… а тот уже, одуревши от любви, и полетел по красной дорожке. Банду собрал, беспредельничать начал… да в кровавом угаре много крови полиции попортил.
Но и на плахе Нинон в любви клялся, просил, чтоб передали… и перед казней письмо слезливое писал, умоляя помнить «сваво Яшаньку». Нинон, верно, помнила или хотя бы поминала недобрым словом, поелику свои десять годочков, от судейской милости перепавших, отбыла до самого распоследнего дня.
А после нашла олуха из ссыльных, оженилась да, супруга в Вотановы выси спровадив — ссыльные народец слабый, сплошь чахоточный — вернулась в Познаньск честною бабой.
Везло ей, шлендре этакой… правда, вынужден был признать Себастьян, любому везению конец приходит. И ныне от той, легендарной красоты, что Яшку с ума свела, остались лишь полные налитые губы. И пожалуй, глаза, которые Нинон подводила густо, выбиваясь из созданного кем-то благообразного образа. Краска размазалась, смешалась с кровью, и ныне лица Нинон было не разглядеть за буро — черной маской.
— В последний раз нам удалось найти свидетеля… уже надеялись, что все…
— Помер?
— Скоропостижно… почечная колика.
— Экая незадача. Следить за здоровьем надобно.
— А то… Аврелий Яковлевич, хоть вы мне хвост оторвите, но она это заслужила… и значит, есть в жизни справедливость.
Хвост щелкнул по каменным плитам, и Себастьян поморщился. Все ж таки, плиты были, во — первых, холодными, а во — вторых, твердыми.
— Есть, — почти добродушно согласился ведьмак. — Где-то справедливость наверняка есть… но мы не о том, Себастьянушка. Вот представь, что ты волкодлак.
Представлять себя волкодлаком Себастьяну совершенно не хотелось. Все ж воображением он обладал не в меру живым, а спать предпочитал спокойно, без кровавых кошмаров.
— И подумай… в городе этом тьма тьмущая народу… а ты выбираешь двух костлявых теток преклонного возраста…
— Не такого уж преклонного, — возразил Себастьян, обходя Нинон с другой стороны.
— Но все одно, не то, что молодая девица…
— Молодые девицы не имеют обыкновения разгуливать по ночам… хотя…
— Именно, Себастьян. Если б он хотел жрать, сожрал бы кого… посочней. Только сердце и выдрал, — Аврелий Яковлевич постучал по краю стола. — Хотел бы убить… убил бы не двоих…
— Ясненько, — Себастьян погладил хвост. — Убивал нехотя. Жрал вообще через силу…
Аврелий Яковлевич, каковой к покойникам имел куда больше расположения, полагая, что смерть сама по себе многие прегрешения списывает, хмыкнул.
— Вроде того…
— И если так, то выбрал он их неспроста…
Себастьянов хвост метался, касаясь то одного стола, то другого.
— Но ладно бы сваха… может, она ему такую жену сосватала, что я этого волкодлака первым оправдаю, когда найду…
— Смотрю, весело тебе.
— Да… Аврелий Яковлевич, сами понимаете… при моей-то работе лучше веселиться, чем печалиться… от печали до винца зеленого короткая дорожка. А от вина до револьвера…
