В клабе распорядителя недолюбливали, почитая человечком ничтожным, суетливым безмерно да напрочь лишенным всяческого понимания об истинной сути веселья. Однако при всем том умудрялся он не допускать сурьезного ущербу, какой порой случался при предыдущем распорядителе.
Нонешний обладал воистину удивительным чутьем на неприятности, умудряясь всякий раз появляться именно там, где назревал очередной скандал. И время-то подгадывал хитро, так, что и имущество спасал, и сам бит не был, хотя многие при виде сухопарой этой фигуры, согнутой в вечном поклоне, испытывали почти непреодолимое желание отвесить распорядителю вескую затрещину.
— Кабинеты — это чудесно, — во все клыки улыбнулся Себастьян. — Кабинет нам подойдет, правда, Велечка?
Велеслав поморщился: этак, снисходительно, его именовала лишь старая нянька, на которую никакой управы не было…
Распорядитель вел, скользкий, точно угорь, и такой же лоснящийся, будто воском натертый от самой макушки до пяточек.
На них глядели.
Шептались.
И верно, пойдут слухи… нет, в клабе знали, что братец Велеславов в полициях служит, да только знание сие было абстрактным. Ныне же он, ненаследный князь и старший актор, самолично заявился смущать покой честных офицеров.
Каждый, небось, припомнил, какие за ним грешки числятся… кто-то подворовывал втихую, кто-то бутозерствовал по пьяни, были пьяные драки и разговоры, казалось, в кругу своих, надежных людей. Ан нет… Велеслав спиной ощущал настороженные взгляды сослуживцев.
Расскажет братцу про тот анекдотец о короле?
Аль сплетню, что будто бы Ее Величество… обсуждение принцессиных ножек, буде там было что обсуждать… а то случались и вовсе крамольные беседы, за которые не то, что выговора — обвинение получить можно…
— Зачем ты сюда заявился? — зашипел Велеслав, когда прикрылась беззвучна дверь.
Кабинеты при клабе имелись.
Самые, что ни на есть, приватные. И Себастьян, оглядываясь с любопытством, кажется, начинал понимать, о какой приватности речь шла.
Стены комнатушки, не сказать, чтобы большой, были оклеены красными обоями. Из мебели тут имелась круглая кровать, выставленная в центре комнаты, да столик, на котором таял в серебряном ведерке лед, охлаждая бутыль с шампанским.
Стояло блюдо с оранжерейными персиками да клубникой.
И кальян.
Имелись тут иные малые радости, но вспоминать о них было не время.
— Соскучился, — Себастьян, вывернув шею, разглядывал зеркальный потолок. — Экие вы тут затейники, однако…
В потолке отражалась и кровать, и столик, и картины, препошлейшего, надо сказать, содержания. Прежде-то Велеслав не особо на них внимание обращал, висят и висят, а вот сейчас вдруг просто-таки воспылал интересом к искусству.
— Начинаю думать, что некая часть жизни проходит мимо меня, — Себастьян попрыгал на кровати. — Может, и мне в клаб вступить?
— Рекомендации нужны.
— Неужто не замолвишь словечко за родного-то братца?
Он похлопал по атласному покрывалу, ярко — красному, отороченному черным кружевом. Местным девицам, которые, в отличие от паскуднейшего братца характером обладали легким, веселым, оное сочетание было весьма по вкусу.
И еще колготки сеточкой.
— Садись, — почти дружелюбно предложил братец. — И вправду побеседуем, что ли…
— Да я лучше постою.
И поближе к двери.
Не то, чтобы Велеслав бежать вздумал, да и куда ему бежать-то, скорее уж всем нутром своим осознавал явственную необходимость в пространстве для маневру.
К счастью, братец не настаивал, он упал на кровать, широко раскинув руки, и воззрился в собственное зеркальное отражение.
— Все ж таки странные вы люди…
— Чем?
— Да вот… просто представил… тебя и девицу какую-нибудь… такую, знаешь ли, — он очертил фигуру гипотетической девицы, и Велеслав нехотя согласился, что та вполне в его вкусе.
Вот нравились ему бабы округлые, мягкие.
Себастьян же ткнул пальцем в зеркало.
— Она-то, может, еще и ничего… девиц зеркала любят, а ты… красный, потный. Глаза выпученные. Пыхтишь…
— Я… не пыхтю… не пыхаю… не пыхчу.
— Не важно. Главное, что зрелище-то потешное донельзя… а лет этак через пять… ну или через десять, когда постареешь, то и вовсе смех смехом. Ляжки трясутся белые. Живот обвис. Задница в прыщах, а шея в складках…
— Ты… — Велеславу захотелось дать брату в морду.
Вот просто взять и… и желание это, возникавшее едва ли не при каждой встрече, к счастью, случались они редко, было вполне себе закономерно. Однако Велеслав потрогал занывшую переносицу — никак предрекала она новые беды — и с сожалением отодвинул мысль о душевном мордобое.
Не поймут — с.
— Чего я? — удивился Себастьян. — Я-то тут никаким боком. Во — первых, зеркалами не балуюсь. А во — вторых, веду активный образ жизни. Ты же, братец, дело другое…
Велеслав скрестил руки на груди: так-то оно верней.
А то мало ли…
— Сиднем сидишь, пьешь безмерно, загулы устраиваешь. Нехорошо. Задумайся о здоровьице.
— Задумаюсь, — пообещал Велеслав.
— И правильно… глядишь, и думать понравится.
— Тебе чего надо?!
Ведь не на зеркала же поглядеть он явился в самом-то деле! Экая невидаль, зеркало… и комнаты, подобные нынешней, небось, в каждом втором клабе имеются… и вновь темнит братец, другого ему надобно.
— Если про Лихо спросить, то я знать не знаю, где он… в монастырь ушел, — Велеслав сказал, чувствуя, как краснеют уши. В зеркале сие было особенно заметно, и главное, что он, как ни силится, не способен глаз от зеркала отвесть.
…а задница у него вовсе не прыщавая.
И живот не висит.
Да и шея без складок, а что ляжки белые, так оно и понятно, какими им еще быть, ежели ходит Велеслав в одежде? Небось, руки — шея загорают, а ляжкам тут сложней.
— В монастырь… — задумчиво протянул Себастьян. — И ты не знаешь в какой?
— Понятия не имею.
— А ведь удачно получилось, да? Он в монастырь… ты в князья… а Богуслава княгиней станет. Хорошая из нее княгиня выйдет, верно?
— Всяк лучше, чем из той… — Велеслав скривился и рукою махнул: тоже братец услужил… в клабе месяц шуточки ходили про невесту эту его… и не только шуточки, слушок один пополз, нехороший… а когда Велеслав сказал, по — родственному, упредить братца желая, тот разозлился.
До желтых волчьих глаз.
До клыков.
Нелюдь, как есть нелюдь… Велеслав-то ничего дурного не желал, едино, упредить об опасности да сберечь честь родовую. За что бить-то было?
