- Это наша Любочка, - Нольгри Ингварссон поспешил подняться. – Сюда, дорогая… самый ценный сотрудник во всем управлении…
От похвалы Любочка зарделась.
Но кивнула и кивок этот вышел величественным, будто бы меньшего она и не ждала. Катарину удостоили придирчивого взгляда. И она живо ощутила свою… никчемность?
- А что? Дознавателей тут пять этажей, а вот Любочка одна-единственная… на всех… она про каждого знает, как тот чай пить изволит, с сахаром или без. И сколько ложек. И с чем бутерброд предпочитает, и вообще, какие привычки у человека… это талант.
- Приодеть бы ее, - молвила Любочка баском. – На такую и не всякий кузнец посмотрит, не то, что князь…
- Только вот порой говорит многовато, но это только со своими…
Какой князь?
При чем тут князь?
Катарина с ужасом подняла взгляд, убеждаясь, что единственный Князь, ей ведомый, никуда не исчез и с прошлого раза не переменился. В сером военном кителе, строгий ликом…
…справедливый, говаривали.
…но и прошлых всех справедливыми называли, а теперь в газетах время от времени появлялись статейки, что, мол, случались порой на местах некоторые…
Любочка удалилась.
Чай остался.
И Нольгри Ингварссон протянул Катарине подстаканник, а также блюдце с бутербродами.
- Это, очевидно, вам…
Ей?
Она приняла. И только потом глянула, удивилась. И вправду… черный хлеб, тот, который по три копейки. И шпроты. Кусочек зеленого помидора. Крупная соль. Хелег вот попробовал как-то и не понравилось.
Никому не нравилось, кроме дяди Петера…
- Любочка, - развел руками дознаватель, будто это что-то да объясняло.
И чай оказался крепким, душистым и без сахара.
Пожалуй, Любочки со странной ее осведомленностью стоило опасаться.
- Вообще-то здесь четыре буфетчицы работают посменно, но по-настоящему талантлива только Любочка. Она здесь с пятнадцати лет… пожалуй, дольше всех работает. Я вот скоро уйду, а она останется… и спрашивается, кто здесь хозяин? А ты кушай, кушай… и слушай… на чем мы там? На догадках… так вот, снимки суда тебе передадут. Все, которые найти удалось… их немного… все-таки дело не быстрое. Списки, само собой… стенограммы… к сожалению, здесь дадут немного, но почитай, освежи память, оно полезно… а заодно глянь вот.
Он протянул Катарине бумажку.
- Что это?
Троецкий.
Баранчиков.
Вересковский.
- Это же…
- Твои коллеги.
- Да, - сказала Катарина. – Но… как… и почему?
- Почему… например, потому, все трое были на суде… нет, не только они, но… Конечно, все можно объяснить банальнейшим любопытством… на суде присутствовало более пяти сотен человек, не считая собственно судей, прокурора, адвоката. Добавим судейскую канцелярию… в конце концов может статься, что наш с вами… Учитель, - Нольгри Ингварссон провел пальцем по острому краю подстаканника. - …служит в суде. Или не в суде, но в Прокуратуре?
Он уставился на Катарину.
Холодный взгляд.
Пронизывающий.
И не закрыться от него. Мутит. Тошнота накатывает волнами. И ощущение, что она, Катарина, вот-вот утонет. Холодно.
Мерзко.
…и она не давала согласия.
- Простите, - без тени раскаяния произнес дознаватель. – Надеюсь, вы понимаете, что я должен был вас проверить. Вот.
Он протянул платок.
- У вас кровь идет.
И вправду идет.
Носом.
Нос у нее слабый. И раньше кровь шла часто, бывало, что по нескольку раз за день. Тетка сердилась, будто бы Катарина специально, говорила, что это от избытку дури, что не книжки читать надобно, а домом заниматься, тогда и на голову кровь давить не станет. А раз не станет, то и выхода не найдет через нос.
…одежда чистою останется.
Сплошная выгода.
…кровотечения давно перестали ее беспокоить. Она уже решила, что и вправду переросла. Выходит, ошибалась.
- Зачем?
- Затем, что, вдруг вы испытываете к кому-нибудь из них глубокую симпатию? – Нольгри Ингварссон смотрел, как она подбирает красные капли.
Жадно смотрел.
И ноздри его раздувались.
И в какой-то миг Катарине вдруг показалось, что дознаватель не выдержит. Бросится. Сомкнет худые белые руки на ее шее… сдавит…
Она отвела взгляд.
- К кому? К начальнику, который спит и видит, как от меня избавится? К Вересковскому… он редкостная сволочь… Баранчиков безобиден…
- Кричковца тоже казался соседям безобидным. Молодой парень. Тихий. Скромный. Чертежник. Разряд по шахматам. Что в таком может быть опасного?
Да.
И нет.
И все равно она не понимает.
- Почему они? Не другие. Вы ведь сказали, что пять сотен… вы…
Она прижала платок к носу и запрокинула голову. Кровь вдруг хлынула потоком. И виски сдавило, будто голова Катарины вдруг оказалась в тисках. Одно движение, и лопнет эта голова…
- Хороший вопрос… вы взяли Кричковца. Приступили к допросу… правильно. И вот… - он раскрыл папку. – Стенограмма… кстати, что интересно, ваш отчет. Тогда их дублировали и отправляли в Особый отдел. Так… имя… возраст… вот… «думаешь, самая умная, сучка?» Простите, цитата, так сказать. «Взяла меня и героиня? Хер тебе. Ты и половины не поняла и не поймешь, если я не скажу. А я подумаю, сказать ли тебе о нем…»
Катарина нахмурилась.
Ей казалось, что она помнит каждое слово.
Каждую фразу.
Все допросы, которых было… да сотни были, утомительные, выматывающие и морально, и физически. Она возвращалась обессиленной, несчастной и слабой, с единственным желанием – лечь и накрыться одеялом с головой, чтобы не видеть, не слышать, только все равно и во сне в ушах продолжал звучать ровный чуть насмешливый голос Кричковца.
- Он… он о других… девочках…
- «О нем», - подчеркнул Нольгри Ингварссон.
- Хельме?
- Если бы он заявил, что действовал во славу Хельма, все было бы чуть иначе… поверьте, Кричковец был отвратительно безбожен… - дознаватель коснулся сложенными щепотью пальцами лба. – Маленькая оговорочка, единственная, пожалуй… и вот интересно, почему? Вспомните, что случилось.
Что?
Первый допрос.
Оба в крови. И Катарину трясет. Ей страшно…
…страшно, потому что она с трудом удержалась, чтобы не пристрелить Кричковца на месте…
