…не позволил себе отступить, даже когда отступление выглядело разумным выходом.
- Психи, - Харольд подошел к Катарине и, обведя рукой поляну, добавил. – Кругом одни психи, но ничего, к вечеру возьмем…
…и взяли.
…его звали Шандаром Ильгеше. Хельвар и бродяга, как все в его племени, ныне редком, обретающем милостью князя где-то за Завьяжским хребтом. И там им, чернокудрым, белоглазым, слишком смуглым, чтобы не выделяться, было самое место.
Шандаром был стар.
Но не настолько стар, чтобы сама мысль о его участии казалась нелепой. Он был безумен, но безумие это вновь же не бросалось в глаза. И глаза его, почти прозрачные, отливающие краснотой – сквозь роговицу просвечивали клубки капилляров – видели лишь то, что желали видеть.
Красоту.
- Серо, - сказал он, когда Катарина спустилась в допросную. Харольд был столь любезен, что пригласил ее.
Присоединиться.
Набраться опыта.
Воочию увидеть, что нет никакой тайны… разве что безумия.
- Где?
- Здесь, - он был странен.
Длинная юбка с запахом. Расшитая бисером рубаха, на которой в рисунок вплелась алая нить, и казалось, что шили эту рубаху кровью. Меховая накидка. Бронзовые браслеты и бронзовое же ожерелье. А вот говорил хельвар чисто.
Руки его, худые, с непропорционально вытянутыми запястьями, с пальцами слишком тонкими – такие не перепутаешь с человеческими – были стянуты наручниками, но и те гляделись причудливым украшением. Мало ли.
Седые волосы, заплетенные в тонкие косицы.
Перья.
Слишком чуждый. Слишком…
- Тебе плохо, - он глядел на Катарину спокойно, - потому что серого много. Когда много, плохо. Ярко быть должно.
- Как ярко?
Харольд устроился в углу. Он редко проводил допросы сам, однако тут случай особый.
- Так, - задержанный поднял руки над головой, и браслеты его родовые соскользнули до самых локтей.
- Вы знаете, за что вас задержали? – спросила Катарина, хотя показалось, что вся серость допросной вдруг отступила.
И стены-то болотно-зеленые.
Потолок – белый.
А на полу расплылись солнечные зайчики… какие, к Хельму, да простит он богохульство, зайчики, если здесь и солнца-то нет. Откуда ему в подвале взяться? Единственным источником света – лампа-колба под крышей. Слишком яркая, чтобы свет ее был комфортен. Но висит, покачивается.
- За красоту.
Хальвар улыбался. Как-то так… что хотелось улыбнуться в ответ.
- Это вы убили ту девушку?
- Я сделал ее красивой, - спокойно ответил он. – Слишком быстро… раз и все… была и нет… а я сделал красивой… лил воду… нельзя просто взять и лить воду… у льда есть душа.
Он говорил это совершенно серьезно.
- Вам знакома эта девушка, - Катарина подвинула снимок.
- Бабочка.
- Вы ее убили?
- Красивая, - хальвар все еще улыбался. – Такая красивая… легкая… он сказал, что надо сохранить. И воду лил… неправильную воду. Я сказал. А он сказал, сделай правильную. Будет красиво…
…он так и твердил, про воду и солнце.
…и был безумен, однозначно, и кажется, это Харольда лишь радовало.
- Видишь, - сказал он позже, - все объяснимо.
- Нет.
- Что не так? – начальство соизволило нахмуриться. – Он убил эту… как ее… и признался.
Признанием этот болезненный лепет можно было считать с большою натяжкой.
- У него нашли вещи потерпевшей, - Харольд говорил с ней, как с маленькой, и это стоило ему немалых нервов. Он злился.
И злость сгущалась.
Черная.
В узком коридорчике, освещенном парой хилых ламп, эта злость казалась ощутимой, осязаемой. Еще немного и поднимется пыльным облаком, обнимет Катарину да и задавит.
- Нож, которым была убита девушка…
…дорогой нож. Трехгранный клинок, узкая длинная рукоять, украшенная лозой. Нож не из тех, которые просто так не купить. Откуда он у хальвара взялся? И почему на ноже не нашли отпечатков?
И сам он, лишь глянув на это оружие, отшатнулся.
- Темное… - голос его перешел на шепот. – Чернота, чернота… краски красит… чернота мажет… не глажет… маятно, маятно…
И резко наклонившись, дунул на клинок.
…плюнул.
…и черная поверхность пошла вдруг мелкой рябью, а после застыла. К счастью, видимых изменений не произошло, а то бы получила она за испорченную улику. Забыла, что у хальваров своя магия.
- Чего тебе еще надобно? – Харольд позволил себе нахмурится.
- Она ушла с работы… сказала напарнице, что на важную встречу…
- И что?
- У нее был роман с кем-то… напарница уверена, что этот, с кем роман, женатым был, поэтому и просил в тайне хранить отношения. А с хальваром…
…с хальваром такая, какой была потерпевшая, в жизни бы не связалась.
Девочка-бабочка.
Прозрачная.
Невинная с виду… но напарница говорила о ней зло, с пренебрежением… и ненавидела беззубой женской ненавистью, которая только и оставляет, что вялую надежду: однажды она, соперница, ошибется…
- …она была из числа тех женщин… понимаете, - Катарина сложила салфетку вчетверо, - которые ищут успешного мужчину. Сирота. Она вышла замуж за учителя. А потом развелась, через год буквально. И так быстро, что… у нас не приняты разводы.
- Нигде не приняты разводы, - пожал плечами князь, - но иногда развод и вправду лучший выход, если не единственный…
…это он о своей матушке говорит?
- Я нашла ее мужа. Он сильно пил… и сказал, что любит ее. Столько времени прошло, а он все равно любит, несмотря ни на что… и у нее имелся любовник. Покровитель. Женатый. Он и помог с разводом. Она надеялась, что тот женится, но… побоялся рисковать карьерой. Я так думаю. Или она нашла еще кого-то? Она использовала мужчин. И у сменщицы, как выяснилось, жениха отбила. На две недели всего. Поигралась и бросила. Ей простой наладчик ни к чему, а тот к невесте не захотел возвращаться… и та возненавидела Полунянскую.
Буфетчица продефелировала с подносом, груженым снедью, и князь проводил ее взглядом. Или не ее, но поднос? Он все еще голоден?
- Извините, - князь, кажется, несколько смутился. – У меня особенность организма такая… матушку это печалит. В обществе не принято есть слишком много, а я порой забываю о хорошем воспитании.
И подхватил последнее пирожное.
…может, его в столовую отвести? Там мясо будет, если, конечно, еще будет, время-то далеко не обеденное…
