…переулочек тихий.
…народец тут приличный, воспитанный по понятиям, в чужое дело не сунутся… снять пиджачишко и сапоги щегольские хромовые, и иного, чего сыщется — а сыскалось бы, чуял Кишма, немало. Тело ж в речушку. Она-то льдом прихватится, прикроет людское непотребство до весны, по весне ж паводком ниже снесет…
…он вовсе слыхивал, что иных тел и не находили.
— Не дури, — сказал хлыщик и осклабился.
А зубы-то… нет, не зубищи, только клычцы вон торчат.
Не так прост он, да и Кишма, сколько б ни храбрился, но не мокрушник он. Брезгливым уродился чересчур. И вообще, может статься, что это не человек даже, а демон, человеческую шкуру примеривший. И тогда ему перо, что щекотка, а там… там он сам способный придумать для Кишме без дражайшего кодексу, по которому за покушение на смертоубийство алтарь светит.
Кишма вздохнул, смиряясь с тяжкою судьбой.
И заговорил.
Узнал он не так, чтобы много, но…
…двумя часами позже Себастьян спешился у знакомого уж здания местной управы. Огляделся и, поняв, что коновязи вблизи не видать, испытал некоторое огорчение. Впрочем, повод он забросил на ветку разлапистого вяза и погрозив пальцем хитрой скотине, велел:
— Стой смирно.
Жеребец лишь зубищами клацнул.
Смирения в нем отродясь не бывало.
Себастьян поднялся, толкнул тугую дверь, поморщился — в лицо пахнуло тяжелым духом тесного помещения, в котором собралось много людей.
— Доброго утра, — он приподнял шляпу, приветствуя дежурного. Тот гостю явно не обрадовался, аж к кобуре потянулся, но после вспомнил, видать, о дружбе народов, неприкосновенности гостя и высочайшей резолюции, и руку убрал.
— Доброго, — не слишком-то дружелюбно произнес он.
— Катарина прибыла?
Сказал и сообразил, до чего фамильярно сие прозвучало. С другой стороны фамилия старшего следователя успела позабыться, так что выбор был невелик.
— Н-нет.
— Почему?
— Опаздывать для нее несвойственно, — это произнес средних лет мужчина, который аккурат спустился по лестнице. В одной руке он нес пальто, в другой — шляпу. Под мышкой мужчина зажимал кожаный портфель внушительного вида, да и собственное его обличье, а паче того манера держаться, выдавали в нем начальство средней руки. — Но последние дни были напряженными. Надеюсь, вы извините. Мы кого-нибудь отправим…
— Не стоит, я сам, если объясните, как добраться.
Серый дом.
Скучный.
Стоит напротив другого, столь же серого, смотрятся друг другу в окна, и в этом есть что-то донельзя личное. Будто подглядывают.
В подъезде воняет.
Узкие лестницы. Пролеты, на которых едва-едва развернуться. Дверь заперта. И Себастьян стучит, чувствуя себя преглупо.
А если ее нет дома?
Если случилось что-то…
…и как ему быть? Дверь вышибать? Возвращаться в управление и просить, чтобы кто-то, облеченный властью, велел эту дверь вышибить? И предчувствие было гадостным.
Вспомнились снимки из дела.
И та девушка на кладбище… и…
Дверь открылась.
— Утро, — Себастьян широко улыбнулся. — Доброе?
— Сомневаюсь.
Она потерла глаза.
Катарина выглядела… а примерно, как любой человек выглядел с похмелья. Изрядно помятая, со всклоченными волосами, которые с одной стороны стояли дыбом, а с другой будто прилипли к голове.
— Я… проспала, — констатировала она очевидное. — Извините, я…
— Напилась? — вежливо предположил Себастьян, протискиваясь в узкую щель двери. И Катарина отступила.
Обняла себя.
А может, запахнула полы халата. Кивнула. И запустив руку в волосы, пробормотала:
— Напилась…
— Был повод?
— Как сказать…
— Прямо, — Себастьян огляделся. Надо же, ему комнаты, которые он снимал у вдовы Гжижмовской, казались весьма скромными, но эта квартирка… пожалуй, ею и бедный студент побрезговал бы.
Или нет?
Студентом Себастьяну бывать не приходилось. А о бедности, как он подозревал, у него было весьма специфическое представление.
Прихожая была тесной, а массивный шкаф темно-зеленого колеру делал ее еще теснее. И потому как-то так получилось, что Себастьян оказался в слишком уж близко к Катарине. Верно, ощутив неловкость, она икнула. И зажала рот ладонью.
— И-извините, — запах перегара был крепким. — Я… если не в-возражаете, в душ.
Она подумала и добавила.
— Если возражаете, то я все равно в душ. А вы… идите куда-нибудь…
Долгих прогулок квартирка не предполагала. Себастьян заглянул в комнату, убедившись, что та чуть просторней прихожей. Кровать у окна. Столик. Пара стульев. Старый ковер на стене. И дорожка с зеленым бордюром на полу.
Кухонька и вовсе крохотная.
Себастьяна не оставляло ощущение, что стены ее того и гляди сомкнуться. Он потряс головой, избавляясь от наваждения.
Плита.
Медный чайник. Чашки и заварка — крупный черный лист завитками. С чаем он как-нибудь да управится. Катарина появилась на удивление быстро. Влажные волосы. Бледное лицо. И круги под глазами.
Пахло от нее чем-то цветочным, мягким. И запах этот не вязался ни с плотной шерстяною юбкой, ни с сероватой блузой, поверх которой Катарина набросила длинный жилет.
— Прошу меня простить, — она сцепила руки на груди, будто защищаясь. — Мне жаль, что…
Она вздохнула.
Ее мокрые волосы вились. И это было, пожалуй, очаровательно. В последнее время Себастьяну категорически не хватало очарования в жизни.
— Повод-то веским был? — он плеснул кипятка в кружки, которых здесь, что характерно, было лишь две. Как и тарелки.
Вилки.
Вот только больше присутствия этого второго в квартире не ощущалось.
— Не знаю, — Катарина села напротив окна. Над ней, в столпе солнечного света, плясали пылинки. А само лицо стало мягче.
Беззащитней.
— Веским, полагаю, — Себастьян подал чай. — Извини, больше я ничего не нашел. Черствый хлеб не в счет…
Она рассеянно кивнула.
А потом призналась:
— Сейчас я почти не бываю дома и… и это больше не имеет значения.
— Кого-то убили?
— Меня, — она размешивала чай, глядя в темные глубины его. — Убьют. Скорее всего. Потом, позже, когда все закончится… это вдруг перестало быть просто делом о безумце.
