— Признаю, наши отношения были… не совсем служебными.
— И часто у тебя это случалось?
— Иногда, — он признался спокойно, не видя в том греха. — Прости, но с тобой несколько… скучновато.
Катарина простила.
— С тобой тоже не особо весело было…
— Вот поэтому нам и стоило разойтись, — Хелег потер переносицу. — И поэтому тоже. То, о чем я говорил раньше… я помню. И не сожалею.
Это тоже не удивляло. Сожалеть его не учили.
— С Рарисс другое… она… пожалуй, ради нее я мог бы поступиться… наверное, мог бы… но ее одобрили бы. У нее и дар имелся. В латентной форме, а это…
— Я помню.
— Мы познакомились случайно, но… она меня зацепила. А теперь она пропала.
— Сочувствую.
Хелег мотнул головой. Ему было плевать на сочувствие, и не за ним он явился.
— Я знаю, Рарисс у него, — Хелег стиснул кулаки. — Только он слишком умен, чтобы подставиться… у меня нет доказательств… ничего нет… я не могу действовать напрямую…
— А я могу?
— И ты не можешь… не могла. Теперь тебе все равно. Ты расходный материал, а в этом есть свои преимущества.
Откровенно.
И от этой откровенности душно.
— Чего ты хочешь?
— Пойди к нему.
— И дальше? Спросить, не он ли убивал?
— Нет, конечно, но… — Хелег потер переносицу. — Его квартира…
— Меня в ваш дом…
— Я не об этой квартире говорю, — он поднялся. — У него есть дом на окраине. Старый такой дом… наследство от бабки… развалина совсем. Рарисс там, больше негде. Она должна быть в этом доме, но… я не могу туда сунуться…
…потому что существует вероятность ошибки. А таких ошибок не прощают.
Запомнят.
Запишут.
И карьера, о которой Хелег так печется, замрет. Его не сошлют на полуостров, но и не позволят подняться выше. И этот страх был сильней, чем опасения за жизнь его подружки. Что ж, той оставалось лишь посочувствовать…
— Ты хочешь, чтобы я обыскала этот дом?
— Осмотрелась… просто осмотрелась… если что-то не так, пошлешь вызов…
— Знаешь, я ведь раньше и не представляла, какой ты на самом деле засранец, — Катарина поняла, что давно хотела это сказать.
Хелег лишь руками развел.
Да, он по-своему любит эту девицу, но любви этой недостаточно, чтобы рискнуть карьерой. Зато Катарине рисковать нечем.
Чудесно.
— Сегодня он будет в Управлении. Общий сбор… по некоторым вопросам.
И Катарине, само собой, не положено знать, что это за вопросы такие, если объявляют общий сбор.
— И мне пора… это будет подозрительно, если я не появлюсь.
Вот так просто.
И он уходит. После Хелега остается сложенная пополам бумажка и запах туалетной воды, густой, тяжелый. Хищный?
Неужели все на самом деле будет так просто?
— Вы же не собираетесь туда возвращаться? — Лев Севастьяныч отер чело клетчатым платком.
— Собираюсь.
Тайник покачал головой. Во взгляде его пречистом читался немой укор, который, впрочем, оставил князя равнодушным. Душа его изрядно очерствела на государственной службе, а потому к укорам молчаливым была нечувствительна. И Лев Севастьяныч, осознавши это, неодобрительно поцокал языком.
— Если все именно так, как вы сказали, то это, уж простите, не наше дело. Пусть сами разбираются.
Он размешал чай серебряною ложечкой, которую позаимствовал в Себастьяновом столе, как и чашку фарфоровую с ручкою крученой, и блюдце. Этакое самоуправство раздражало.
— Вас едва не убили…
— Меня много раз едва не убивали…
Возражение сие Лев Севастьяныч отмел взмахом руки.
— Это за вас просто всерьез не брались. А полезете, то и возьмутся. Я понимаю прекрасно, что вам претит оставлять девицу в беде, но жизнь такова…
Он застыл, глядя на темную каплю, которая сползла по черенку ложечки.
— Вареньица не найдется? — осведомился Лев Севастьяныч налюбезнейшим тоном.
— А как же. Вам смородиновое или черничное?
— Черничное… хотя… давайте смородину. Матушка моя, светлой памяти человек, — он коснулся сложенными щепотью пальцами лба, — весьма смородиновое жаловала. Она его как-то так хитро варила, что прозрачным получалось… темным, а прозрачным. И тяжелым. С ложечки стекает медленно… а во рту тает. Красота.
Себастьян молча подал банку.
Как и когда варенье появилось в этом кабинете, он не знал, но лишь надеялся, что, постоявши, оно не забродило и было пригодно для этого вот внезапного чаепития.
— Ныне такого не делают, — с сожалением произнес Лев Севастьяныч и ложечку облизал. — Так вот… ваша смерть, дорогой мой князь, весьма осложнит и без того непростые отношения с Хольмом. А нам дружба надобна, очень надобна… расходы на содержание войск урезаются. И на побережье неспокойно. Вона, запад не дремлет, только и ждет, когда ж мы сцепимся, чтоб южные колонии к рукам прибрать…
Варенье он ел медленно, со смаком.
Разламывал калач, Себастьяном, к слову, купленный. Обмакивал куски калача в банку. Поднимал, позволяя стечь темное жиже. И облизывал ее, а заодно уж пальцы.
Жмурился счастливо.
— Вы свой долг исполнили сполна. К вам претензий никаких нет… более того, вот, — Лев Севастьяныч отерши пальцы платочком, выложил на стол грамотку, которую — тут и гадать-то нечего — носил с собою не первый день, момента подходящего дожидаясь. — Представление к награде… и заодно уж прошение о придании титулу статуса наследственного. Вам только и надобно, что подписать.
— Благодарствую.
Грамотку Себастьян взял.
Как не взять, когда смотрят так, с тем же мягким укором, с ожиданием, которое лучше бы не обманывать, а то родина не простит. То есть, родина простит конечно, ей-то вовсе до Себастьяна дела нету, а вот Тайная Канцелярия возьмет на заметку.
— Рассмотрят вопрос быстро, не сомневайтесь. А там и перевод сообразим. Вам же в Познаньск. Не воеводою пока, но вы, мыслю, сами не стремитесь… есть иные варианты, которые вам больше по характеру будут.
…он отложил ложечку и потрогал глаза.
— И чем вы меня опоили-то?
— Не переживайте, — Себастьян чашку с недопитым чаем отодвинул. — Меня уверили, что здоровью не повредит… и вообще, нечего в чужих кабинетах хозяйничать.
— Дурите, князь…
— А как иначе? — Себастьян подсунул под голову тайника подушечку. — Вы б меня удерживать стали. А мне уж пора, ждут-с, понимаете ли… а за представление спасибо. Матушка моя очень любит, когда мы медальки получаем…
