Вздох испустил тяжкий, но имя назвал-таки. И после отвернулся, показывая видом своим, что неудобная эта беседа с девкою, которая никак не могла быть следователем — ибо это аккурат свидетельствовало бы, что мир переменился слишком уж сильно — закончена.
…она выглядела усталой.
Себастьян и сам-то был лишен обычной своей бодрости, сказалась бессонная ночь, да и вообще…
…срочную телеграмму выбили в половине шестого. А в шесть — еще одну. Зачем? Или…
…телеграфиста допросят, но Себастьян сомневался, что тот скажет что-то внятное. Кто бы ни играл, но ему нравилось водить полицию за нос.
А нос мерз.
Все же в Хольме было как-то попрохладней…
…шубу прикупить, что ли? Чтоб такую, старомодную, до пят. Из лисы? Волка? Бобровую тяжеленную, которая сама по себе доспех? А может, сразу медвежью? И чтоб подклад атласный, а пуговицы огроменные, каждая с детский кулачок, золоченые. Или с каменьями?
Что за бред в голову-то лезет?
Он потер переносицу, мысленно приказав себе сосредоточиться на деле.
Снегом бы лицо протереть…
…в шесть…
…подняли нарочным, разбудивши, верно, половину улицы…
…сборы.
…дорога, которую замело, но жеребец прошел. Он тоже был зол, а то и понять можно, вытащили из теплого денника, седлом наградили да недовольным всадником. Хорошо, что заботливый Лев Севастьяныч с жеребцом и конюхом передал зачарованную фляжку кофию.
Пригодился.
И ей вот по вкусу пришлось. Или уже дошла до той степени усталости, когда вкус-то не особо ощущается? Стоит, к стеночке прислонившись, думает… или засыпает? Забавная… Еще бы прическу другую, а то ишь, обкорнала волосы… и шапку… этакая грива не особо греет, а к чему Себастьяну коллега с ушами отмороженными?
…или ей шубу? Но уже из легкомысленной норки, до которой так девицы охочи? Или темных соболей? Ей соболя к лицу будут.
— Зачем, — он заставил себя отбросить неподобающие мысли, раньше как-то шубы не увлекали, а поди ж ты.
Катарина вскинулась.
Выходит, и вправду засыпала.
— Что?
— Зачем вам имя его любовницы?
— Это… может, глупость… — прежде чем ответить, она покинула сторожку и, зачерпнув горсть легкого снегу, отерла лицо. — Скорее всего глупость, но… он жил один долгое время. Здесь. Заметили? И понятно. С его внешностью, справкой этой и работой не так-то просто найти пару…
Глаза блестят.
А под глазами тени залегли. Тоже бессонная ночь выдалась? Расспросить бы, но… после, в месте тихом, где не будет любопытствующих. Тут же вроде и кладбище, а народу, что на площади в праздничный день. И все-то вроде бы по делу, но суетятся и больше не на жертву глядят, а на Себастьяна.
Точно, шубу.
В шубе, чай, посторонние взгляды не страшны.
— Он и привык… один стакан на полке. Один подстаканник. Тарелка одна. Миска. Кастрюлька крохотная… у нас такие покупают, чтобы детям варить, а этот для себя. Сковородка маленькая. Все чистое, целое… функциональное, если понимаете. И тут эти занавесочки.
Занавесочки Себастьян тоже отметил.
— Подарок родственницы? Купил?
— Недавно? Они чистые и даже табаком не пропахли, а он один и привык курить в доме. Там табаком даже стол воняет, а занавесочки чистые. Купил? Нет. Вышивка ручная. Счетный крест. Несложная, но время потратить придется. А родственница… не знаю… если отношения близкие, она бы за ним приглядывала… а если нет, то к чему эти занавески?
…белые. И с петушками.
Вышивка, стало быть.
А вот Себастьяну в жизни никто не дарил вышитых не то, что занавесок, но даже платка носового. Хотя нет, платки аккурат дарила матушка, но ведь матушка — это совсем иное.
— Его распорядок знали. Вы правы. И привычки. И вот… конечно, можно было бы вести наблюдение, но…
— Это долго, — согласился Себастьян и, окинув кладбище взглядом, добавил. — Наблюдатель будет заметен.
— Именно. Тогда откуда? Да и… не ошибусь, если скажу, что на бутылку накинули «очарование»… потом-то точно установят, но я думаю, что накинули, иначе откуда это желание напиться…
Катарина потерла виски и поморщилась.
— Голова болит?
— Нет… еще нет, просто…
— Погано?
— Именно… и вот отключился он быстро, но…
— Бутылка чистая будет, — Себастьян кивнул, соглашаясь. — Да. Сонное зелье ненадежно. Нужно точно рассчитывать вес. Да и наш друг мог бы не ограничиться рюмашкой, и тогда проспал бы и труп, и возвращение Хельма…
— Не шутите так, — Катарина разом посерьезнела. — Не произносите его имя всуе. Здесь этого не поймут.
— Извините.
Она кивнула.
…расчет. Точный.
…если не зелье, то… заклятье? Амулет… или что-то вроде… пустяковина, которую находят на дорожке… было дело еще в Познаньске, когда нашлись умельцы сонные метелочки вязать. И с виду штука безобидная — перышки там, ниточки, смех, а не страх.
На колыбели такие вешают, чтобы дети спали спокойно. Или вот нервическим дамочкам прописывают. Только эти умельцы дамочек стороною обходили, в кабаках охотились, в ресторациях, выискивали клиента, чтоб посолидней, в карман подкидывали, а там, как жертва начинала носом клевать, то и уводили под белы рученьки…
…и главное, все-то думали, что человек меру потерял, вот и приключилось с ним несчастие. Первые-то вовсе заявления не писали, сами поверили, что спьяну…
— Он опытный, — Себастьян подхватил подброшенную мысль, которая оказалась такой удачной. — Он не стал бы поднимать незнакомые предметы. Подкинуть в комнату? Может и не сработать. Нет, амулет нацепили на него… вернемся?
Катарина, подавив зевок, кивнула.
А сторож не удивился.
И молча — сказывалась выучка военная — принялся разоблачаться. Пальто. Пиджак, тесноватый в плечах. И рубаха с тонкою вышивкой…
— Подарили? — Катарина рубаху и потянула к преогромному неудовольствию хозяина. — Скажите, накануне ведь подарили? И попросили… настоятельно попросили надеть, верно? Или не попросили, но… она обещала прийти, так?
— Ишь ты… и чего? — он явно не желал вновь отвечать на вопросы, особенно столь неудобные. И пусть пока никто ни в чем не обвинял его, да и сам он за собой вины не знал, но чутье, выработавшееся за годы службы близ границы, подсказывало, что неприятности близки.
— Собиралась прийти… вы убрались… занавески ведь только-только повесили, поэтому чистые и не пахнут?
— Ну…
— И рубаху надели, чтобы ей приятное сделать…
