— Еще бы…
— Мы подписали контракт…
…а может, ну его?
Порфирий поймет, девку надо на место поставить, а то возомнила себе невесть что. И директор осмелел, думает, что Ольгерда поостережется скандалить?
Зря.
В том же контракте многое прописано. И с театру можно взять немалую неустойку.
Ольгерда улыбнулась собственному отражению. А что? Стоит сказать, что сама уходишь, и грозиться будут, а вот заставь их поверить, что остаться желаешь, так из шкуры сволочь этакая выскользнет, но избавится.
— …и мне, конечно, жаль, что так получается, но… вы же понимаете, это неизбежно… — рыженькая вздохнула горестно.
— Конечно, понимаю. Сегодня я. Завтра ты… — Ольгерда наклонилась к зеркалу, разглядывая свое отражение. Морщины почти не видны. И при должном старании долго будут не видны. Цвет лица свежий. Румянец неброский.
Да и сама она хороша.
— Вы злитесь, я понимаю…
— Ничего-то ты, дурочка, не понимаешь, — Ольгерда аккуратно ноготочком поддела черную соринку в уголке глаза. — Быть может, со временем поймешь, но сомневаюсь… слишком глупа. Думаешь, если забралась в постель к директору, то теперь ты здесь главная?
Рыжая вспыхнула.
Ах, легко краснеет. И не от стыда, здесь быстро забывают о стыде. Злится? Хорошо. И чем злее будет, тем лучше для Ольгерды.
— Нет, милая… есть контракт, в котором указано, какие роли и когда я буду играть. И я буду, поверь, даже если мне и не хочется…
— Вы… вы можете…
— Уйти? — Ольгерда повернулась к ней. — Уступить тебе? С чего бы вдруг такая доброта?
— Н-но…
— Ты, деточка, никто и будешь никем… твой контракт? Выкинь его. А лучше прочти дважды или трижды… ты ведь подмахнула сразу, не вникая, верно?
По глазам рыжей было видно, что Ольгерда угадала. Конечно, она и сама свой первый вот так же, а потом корячилась за гроши, когда театр забирал все прибыли. Ничего, после стала умнее, научилась и свою выгоду не упускать.
И эта научится.
Ишь, взгляд заметался. Вспоминает, что же там написано было?
— Тебе обещали роли? Дадут… когда-нибудь… какие-нибудь… или вот третьим составом, потому что на второй ты не тянешь. Конечно, если вдруг еще доработаешь твоего… друга, хорошенько так постараешься… он за тебя вступится… быть может, настолько вступится, что решит вовсе разорвать со мной контракт.
О да, бестолковая готова немедля бежать к покровителю, падать на колени или что он там ныне любит, главное, вцепится в этот шанс и зубками, и коготками.
— Правда, обойдется это недешево… — Ольгерда встала. — А теперь, извини, мне пора на сцену…
…она выходила довольная собой.
И даже мерзковатый аромат черемухи больше не раздражал. А что в конце второго акта вновь стало дурно, так от слабости и переживаний. Ничего, скоро все закончится… скоро…
…а все-таки кто и как умудрился облить одежду кошачьей мочой?
Найти бы этого умельца и…
…тоска.
…она приходила с севера вместе с пронизывающим ветром. А иногда подбиралась с востока. Эта пахла прелыми листьями и водой, совсем как тогда. Она подбиралась исподволь, разбрасывая нити ароматов.
…краски.
…слова. Кто-то просто ронял в разговоре одно-другое, будто бы случайно, но он давно уже не верил в случайности. И замирал, усмиряя колотящееся сердце. Вдруг да…
…нет, совпадение.
…просто совпадение. Они ничего не знают. Ни о чем не догадываются. Слишком глупы. Приземлены. И даже те, кто поставлен был над этим человеческим стадом, оказались всего-навсего людьми.
Сегодня тоска явилась с запада, хлестанула по губам холодной ладонью ветра…
…что ты творишь? — мамин грубый голос раздался в ушах. — Дрянной мальчишка! Тебе что было сказано?
— Тебя нет, — спокойно сказал он, заставив себя успокоиться.
С каждым разом получалось все лучше. И когда-нибудь, через десяток ли смертей, через сотню ли, но он освободится и от этой женщины, и от своей памяти.
Она расхохоталась.
Она всегда смеялась, выпив. А выпивала часто, не видя в том беды…
…это всего-навсего ветер.
— С вами все в порядке? — городовой оказался слишком близко.
— Что?
Ветер.
Память.
И еще он, кажется, слегка простыл. Это плохо. Он не любил болеть. Слабел. Раскисал. И проклятая память оживала.
— Ах да… конечно… все в полном порядке, — он улыбнулся.
Людям нравятся улыбки.
Люди доверяют улыбкам. Глупцы.
И этот… смотрит так внимательно… лживая забота. Все врут…
…и соседи, которые знали правду про матушку и про него, но предпочитали делать вид, будто ослепли и оглохли. При встрече они улыбались.
Здоровались.
Спрашивали, как у него дела в школе…
…игра.
…смотрит. И во взгляде сомнение читается… плохо… а если запомнит… само собой, запомнит, но… убрать? Нет, труп привлечет внимание.
…мать в итоге подсела на зелье. Сама ли? Или один из любовников помог? Их было так много. Приходили и исчезали, оставляя ее одну, и одиночество ее бесило. А злость она вымещала на нем.
…затрещины.
…свист узкого кожаного пояска.
…удар по ребрам… угол… и кровь, хлынувшая из носа. Мамашкин визг… что-то про скатерть… или про простынь… главное, что на него ей было плевать.
…пинок. Она сильна, несмотря на кажущуюся хрупкость. А уж когда приходит в ярость…
…боль. Ощущение беспомощности… сознание ускользало… а еще он решил, что умирает…
…очнулся в больнице. И притворно-заботливый доктор сокрушался, мол, как можно было так играть, чтобы упасть с крыши… каким надо было быть уродом, чтобы не понимать, что случилось на самом деле? Или… да, тот новый ее любовник был, кажется, каким-то начальником…
…больница запомнилась тишиной. Сытной пищей, которую подавали всегда вовремя. И медсестры, переглядываясь друг с другом, тихонько вздыхали. Приносили добавку. И отворачивались, когда он спрашивал, можно ли остаться здесь жить.
Ему было шесть.
Кулаки сжались.
…храм.
…подсказали пойти… Хельм услышит, если его попросить, и он отправился… сам… храм их стоял за чертой города. Запах свечей. Темнота. И колонны, уходящие, казалось бы, в никуда. Эхо шагов. И резкий сладковатый аромат, очаровавший его. Он, израненный, вдруг понял, что нет ничего, лучше этого аромата…
