Разве не чудесно?
Этот шепоток раздался в голове. И панна Белялинска поспешно согласилась: конечно, это чудесно! Это просто замечательно! Никакой кровавой жижи на руках — жижа, это отвратительно — но лишь благородное чистое золото… и не одно! Теперь, если вдруг захочется ей заплатить, скажем, за новую шляпку, достаточно будет вытащить глаз.
— Что вы делаете? — ее схватили за руку, но панна Белялинска решительно вывернулась.
Она должна убедиться!
Вытащить злотень…
— Прекратите…
Супруг умер.
У женщины горе, так отчего ей не позволено просто взять и погоревать, лезут всякие тут, мешаются… а ей погоревать надобно… и пересчитать злотни! Их же не два, их много больше… просто надо один за другим… один за другим… вытащить и пересчитать… пока не украли!
Ужасная мысль заставила замереть.
А ведь и вправду…
…теперь надо быть осторожной. Очень-очень осторожной, потому что злотни в глазах не спрячешь, и теперь каждый, с кем панна Белялинска встретится, будет…
Катарина знала, что в этом доме им делать больше нечего.
И когда огромная тварь замерла перед ней, почувствовала, как останавливается сердце. Гончих Хельма описывали уродливыми созданиями, чей облик сводил с ума людей, а эта была прекрасна.
Белая.
Снежная.
Будто вытесанная из полупрозрачного льда. Узкое тело. Спина горбом. Лапы столь хрупки, что удивительно, как держат ее. Змеиная шея. И вытянутая голова.
Шерсть? Скорее изморозь с тонкими ледяными иглами.
Катарина протянула руку. Она осознавала, что идея не самая лучшая, этак и без руки остаться можно, но тварь лишь усмехнулась.
Клыки полупрозрачны.
Язык вот темен, он скользнул по ладони, оставляя клеймо…
— Забери, — попросила Катарина шепотом. — Демона… забери, пожалуйста… я не хотела их убивать.
Гончая склонила голову на бок. Она, если и явилась за Катариной, не спешила исполнить приговор. Нет… конечно… Катарина слишком самоуверена… кто она такая, чтобы присылать за ней это чудо…
— И допросить не позволите?
Рядом возник еще один пес, он легонько куснул первого и растворился… и стало вдруг тихо. Время исчезло, а с ним исчезла и сама Катарина. И все, что еще недавно было важным, тоже перестало существовать. Сколько это длилось, Катарина не знала… а когда очнулась, то поняла — все, чему суждено было случиться, произошло.
Она стала видеть как-то иначе.
Комната.
Раздробленные грани кристалла, внутри которого находится она, Катарина. И в каждой грани — по человеку.
Кресло.
И хозяин дома, навсегда застывший в этом кресле. Он мертв и в то же время жив. Приоткрытый рот. Застывшая нить слюны, будто кто-то пытается этот рот зашить. Побелевшие пальцы и круглый камешек в них. Ужас в глазах.
Он видит их.
Гончих.
Отнюдь не прекрасных существ, выглянувших с той стороны мира. Нет, для него это отвратительные твари, которые…
…голова правой исчезла в животе жертвы, а левая выглядывает из груди ее. Пена на клыках розовая, с кровью, и ошметок тряпки какой-то виднеется. Гончие не трогают тела. Им души хватает. И Катарине не хочется думать, что будет с этой вот самой душой.
Она заставляет себя отвернуться.
Еще грань.
И девушка, одурманенная запретным зельем. Теперь она выглядит неимоверно старой, хотя на лице — ни морщинки…
…еще одна…
…эта не стара, но… как она смотрит. Тоже видит? Не то, что Катарина, но взгляд жадный, если не сказать, жаждущий. Приоткрытые губы. Кончик языка выглядывает змеиным жалом.
…безумец, зажатый меж двух зеркал, распластанный на них. Он — словно лягушка, которую вот-вот препарируют во имя науки, и понимает это, и радуется. Его безумие лезет наружу, хотя он тщательно скрывает его.
…второй выглядит… черным.
Обугленным?
И это тоже что-то значит, но Катарина не понимает, что именно. Она словно во сне и сон этот тяжел, неподъемен для разума. Катарина поворачивается к князю, и это движение забирает у нее почти все силы. Она готова увидеть князя… каким?
…прежним.
Он не изменился?
…все заканчивается резко.
Звон на грани слышимости, будто где-то там, на крыше, а то и дальше, рассыпался прахом хрустальный бокал. И следом за ним — заклятье, которым их всех связали, внушив, что они едины…
Вернулась способность дышать.
И…
Смех.
И хохот даже. Это Мария заходится, а из глаз ее текут слезы. Жених, устав слушать безумие невесты, просто отвесил ей пощечину, но это не помогло. Смех только стал тише.
— Прекратите! — потребовала хозяйка дома, и Катарина не сразу поняла, что обращаются к ней. Женщина со сморщенным лицом меж тем раздраженно повторила:
— Не знаю, как вы это делаете, но прекратите… немедленно! Пан Себастьян, прикажите ей?
— Что приказать? — поинтересовался князь.
Женщина же топнула ножкой и прекапризным голосочком повторила.
— Пусть прекратит!
— Что прекратит?
— Вот, — панна Белялинска вытянула руки, пальчики раскрыла.
— Не понимаю я вас, — Себастьян к рукам наклонился. — Перчатки шелковые…
Шелковые.
Красивые.
И руки тонки. И платье хорошее, такого у Катарины никогда не было и вряд ли будет.
…будет, если она поведет себя с умом.
Всего-то и надо, что послушаться Нольгри. В упрямстве нет ни смысла, ни выгоды. Князь есть, а потом его не станет, в отличие от дознавателя, который не потерпит самовольства… и Катарине ли не знать, как легко переступить тонкую нить закона.
Была следователем?
Была.
А там… и ладно, если просто осудят. Но ведь могут отправить и в лечебницу… дядя Петер про лечебницу вспоминать не любил. Только если случалось напиваться — а иногда на него накатывало вдруг — то мрачнел, наливался глухой злобой. Он не ругался. Не проклинал. Просто сидел и раскачивался, обнимая себя. И если случалось Катарине появиться в такой вот неудачный день, то говорил:
— Лучше в петлю, чем лечится…
…в петлю ей не хочется.
Это ведь совсем несложно. А если и сложно, то надо лишь попросить, и демон поможет. Демону будет в радость поиграть…
— Нет, — прошептала Катарина.
Почему псы не забрали перстень? Не могли? Не захотели? Или дело в том, что это — испытание Катарине? Поступи правильно, и тогда душа твоя останется при тебе…
