Матушка закрыла табакерку.
Сделала глубокий вдох, очи прикрыла… задумалась, стало быть…
— Верно говоришь, доченька, — наконец, произнесла она. — Всем хорош, да только… как петушок золоченый. Сковырнешь позолоту и сахар один. А от сахару зубы болят… нет, нам такой жених не нужен.
Никакой не нужен.
У нее уже есть один, тот, чье имя в королевстве произносить не принято. И матушка, услышь это имя, придет в ужас, а то и вовсе обезумеет от гнева… что сделает? Запретит упоминать? Сразу за вожжи возьмется? Нет, вожжами она только грозится горазда, а никого никогда не тронула, даже Матренку, которая новое бархатное платье испоганила, только за косу оттаскала во гневе, после ж сама винилась и платье порченное отдала. Матренка из него юбку себе пошила, форсила после перед остальными…
…вожжи вожжами, а вот в монастырь какой на покаяние отправит.
…или, коль Гражина сама ехать откажется, — а она откажется, ей в монастырь неможно, — письмецо пошлет. Слыхала Гражина, что в иных монастырях человеку сгинуть легче легкого.
Страшно?
А то… она ведь живой человек. Ей неохота в каменную утробу, чтобы дни в постах да молитвах коротать… и чего уж проще, отступиться, да…
…она снова сон тот видела, который почти как наяву. И луг. И травы были душисты, тяжелы. И жарило солнце. И она, Гражина, бежала к человеку… будто бы к человеку, который на вершине холма ждал ее, терпелив и прекрасен… и вот же, лица его не разглядеть — солнце глаза слепит — а Гражина все одно знала, что был он прекрасен, прекрасней всех людей…
— Не переживай, — матушка молчание по-своему оценила, погладила Гражину по руке. — Мы тебе иного найдем, лучше прежнего…
— Спасибо.
Гражина сдержала вздох.
Уже нашла.
…почти…
…ныне вечером ее ждать будут на старом месте… и… и страшно было с того.
Глава 3. Где речь идет об угнетателях, угнетенных и гробах
Если бы Земля была плоской, кошки бы уже всё с неё скинули.
Вывод, к которому пришла некая старая дева после длительных научных изысканий.
Горячий чай.
Сырники горочкой. Сметана найсвежайшая в фарфоровой креманке. Булочки с тмином. Масло. Варенье. Скатерку и ту поменяли. Сколько себя Катарина помнила, ей не случалось видеть этаких от скатерок, чтоб накрахмаленные до хруста и белоснежные…
Голодною волчицей кружила официантка, не спуская с князя томного взгляду.
А Катарине доставались редкие, оценивающие и ревнивые. В какой-то момент почудилось даже, что не совладает официантка с этакими чувствами да и учинит какую-нибудь пакость…
…чай подала холодный.
Слабый.
Не чай — водица крашеная.
— Зачем вам гробы? — не выдержала молчания Катарина. Нервы были натянуты до предела.
Хелег.
Харольд.
И Нинель.
И Вересковский, который скончался скоропостижно. Слишком все завязалось в один узел, а Катарина не представляла, с какой стороны к этому узлу подступиться.
— Я же не спрашиваю вас, что вчера произошло? — вопросом на вопрос ответил князь, и хвост его лег на стол, аккурат между двумя креманками.
Официантка испустила вздох, то ли томный, то ли испуганный. Конечно, хвост — это не то, что женщина ожидает увидеть в мужчине, но… во всем остальном князь был прекрасен, а потому с этакою мелочью — подумаешь, хвост — она готова была смириться.
— А почему не спрашиваете?
Катарине стало обидно.
Ей, значит, холодный чай и черствый хлеб. А ему сырнички горкой… и где справедливость?
— А вы ответите? — он крутанул ложечку в пальцах.
— Может, и отвечу…
— Продам.
— Кого? — не поняла Катарина.
— Гробы. Втридорога. Может, в четыре, тут как получится. Обогащусь. И угнету тем самым простой рабочий люд, — князь ложечку облизал и зажмурился от удовольствия. — Варенья хотите?
— Хочу, — Катарина решительно подвинула креманку к себе. — Значит, обогатитесь?
— А то… это ведь нормальное стремление любого человека… так что случилось?
— По-вашему, значит, все хотят обогатиться?
— Не в прямом смысле слова, но да… и дело не только и не столько в деньгах как самоцели…
Официантка поспешно подала еще одну креманку. А уж какой гневный взгляд адресовала Катарине, посмевшей столь наглым образом объедать мужчину. От этого взгляда варенье поперек горла встало. Катарина закашлялась.
— Скорее уж речь идет об улучшении общего благосостояния. Скажем, шелковые чулки вместо шерстяных. Четыре пары туфель вместо трех… и сапоги…
— Ну да… а как же служение обществу?
— Одно другому не мешает. Служите… но и о себе забывать не стоит.
— То есть, вы не верите в альтруистов?
— Не верю.
— Моему наставнику было безразлично, сколько у него пар обуви. И костюму его было десять лет. Он не понимал, зачем ему тратить время на поиски нового… или…
— Чем он занимался? — перебил князь.
— Наукой. Он… у него была теория… он работал с ней. Над ней. Собирался книгу издать, но…
Рассказывать о наставнике, пожалуй, не стоило.
— Книгу… книги — это хорошо… источник мудрости… а вот если, скажем, у него появилась бы возможность издать свою книгу, но за личные средства?
Сырники Себастьян разрезал на четыре части. Каждую поливал щедро черничным вареньем и, наколов на вилку, отправлял в рот. При чем умудрялся это провернуть так, что ни капли варенья не упало на скатерть.
— Или вот захотелось бы ему школу основать… или не школу, но взять учеников… не одну девицу, с которой судьба свела, но с полдюжины талантливых ребят… конечно, хорошо бы, чтоб родители этих ребят за учебу платили, но сие навряд ли… а вот ситуация, когда наши гипотетические ученики сами бедны, что храмовые мыши, вполне себе реальна. Следовательно, что?
— Что? — эхом повторила Катарина.
— Следовательно, нуждаются в поддержке, пусть и в малой… обед там горячий. Ужин. Одежонка зимняя, да и летняя… — он мечтательно зажмурился. — И вот представьте ситуацию, когда возможность передать накопленные знания и вырастить талантливого преемника зависит исключительно от такой низменной вещи, как деньги…
— Вы… не понимаете.
Вот что за нелюдь! Так и норовит все опошлить… и главное, сходу и не поймешь, что возразить.
— Объясните, — этот нахал проводил томным взглядом официантку, которая — вот что за манера заниматься на рабочем месте нерабочими делами? — далеко от столика не отходила. Встала, оперлась на декоративную колонну, пуговку на блузе будто случайно расстегнула, волосы взбила…
