— Хорошую, — родственник почесал мизинчиком кончик носа. — Замуж.
— Я не хочу замуж.
То есть жениться… глупость какая. Хватит с него, что любви, что… уже была одна невеста, и чем все обернулось.
— Так, — родственничек поерзал. — У меня дочка есть. Женишься. Потом сынок родится. Ты ему титул, а мы тебя в люди.
И сам разулыбался, до того удачной показалась эта, кажется, неожиданная мысль.
— Нет, — сказал Зигфрид.
И родственничек огорчился.
Конечно, он тут со всей душой, а ему отказывают. Он, если подумать, к отказам не привык. У него, пусть и не титул, но миллионы за спиной. И дочке своей, младшенькой, единственной непристроенной пока, он жениха купить способен наилучшего. А этот вот…
…все мысли читались на круглом лице. И захотелось вдруг сделать так, чтобы эта гневливая гримаска сползла, а с нею и снисходительность, с которою родственничек обращался к Зигфриду, и брезгливость легкая, и…
— Гляди, пожалеешь.
— Уходите, — и Зигфрид позволил тьме выплеснуться. Он так давно держал ее… он не собирался причинять вред человеку, все-таки отец бы не одобрил этакое, да… черная лужа возникла на полу, растянула щупальца, норовя коснуться чужой тени.
И родственничек заверещал.
Что-то там про полицию, про проклятие… про… многое верещал, грозился, убегая, а Зигфрид разглядывал тьму, и кошаки, почуявшие ее, тоже подобрались к черной луже, гляделись в нее, что в зеркало. Старший, матерый с рваным ухом, даже осмелился лапой коснуться.
И верно.
Тьма сама по себе никому не вредила.
А вечером за Зигфридом пришли. Пятеро. Полиция. Ведьмак. И храмовник с благословенною печатью на толстой цепи.
Сопротивляться Зигфрид не стал.
Только хозяйку попросил, чтобы кошек не обижала. Кошки не виноваты, что люди меж собой договориться не способны. И пару злотней оставил, на печенку.
…он даже почти смирился с неизбежностью суда и приговора, который вряд ли будет справедлив, да и ему ли справедливости желать, когда в камеру, куда его засунули, явился человек полный, пожалуй, чересчур уж полный.
Он был лысоват и краснолиц.
Зажат в тиски благообразного костюма, который — и это становилось очевидно — был ему тесен и неудобен. Он то и дело трогал костяные пуговицы, щипал широкий бант галстука и горестно вздыхал, не смея этот бант распустить.
— Бестолочь ты, — сказал он первым делом. И Зигфрид согласился: как есть, бестолочь.
Уезжать надо было.
Познаньск? Нечего ему в Познаньске делать. Не тот это город, чтобы принял потерявшегося во времени некроманта со снисходительностью, не говоря уж о какой-никакой симпатии.
— Вот ты понимаешь, что этот твой… — человек уселся-таки на стул, поерзал, пытаясь уместиться и вновь вздохнул. — Он же ж людям моим покоя не даст. Будет писать клязу за кляузой. Бумагу переводить. Время мое отнимать… тьфу.
Он растер плевок ногой и поморщился: лаковые штиблеты сияли.
— И чего мне с тобой делать?
— А чего хотите, то и делайте, — Зигфрид уставился на пол.
Или вот на штиблеты.
Длинные, с вытянутыми клювастыми носами. Неужто не натирают такие? Или натирают, и с того человек недоволен? Оно понятно. Зигфрид тоже был бы недоволен, если б его этакою обувкой пытали.
— Гордый, значит… гордый и бестолковый… на от, — человек протянул лист. — Пиши.
— Что писать?
— Заявление… ты ж работу, мнится, искал? Так мол и так, челом бью, прошу принять меня… на должность штатного некроманта.
Зигфрид тогда подумал, что толстяк шутит, но тот подтолкнул лист и повторил:
— Пиши, кому говорят, а то приказ уже составлен, и будет неладно, если в архив пойдет без заявления.
— А как же…
…троюродный племянник с его тысячами и кляузами? Вряд ли он обрадуется.
— А никак… обойдется, — человек-таки потянул за галстук. — В конце концов, будут тут всякие полиции угрожать. Только в Познаньске я тебя не оставлю. Но есть один хороший человек, которому зело некромант толковый нужен… ты ж толковый?
Зигфрид кивнул.
И еще подумал, что, наверное, затем его в Познаньск и послали…
Глава 20. Где долг перед родиной входит в противоречие со здравым смыслом
Если навстречу вам бежит слон — отойдите в сторонку.
Не ровен час, столкнетесь с тем, от кого он убегает.
Тьма ластилась.
Она была родной, близкой, что любимая тетушка. Так и норовила заключить Зигфрида в ласковые свои объятья. От нее и пахло-то, что мятными леденцами, что лавандою, которой тетушка перекладывала драгоценные свои шали.
Она коснулась пуховкой лица, и в носу тотчас засвербело.
— Не шали, — с притворной строгостью велел Зигфрид.
И тьма отступила.
Притворилась покорной. Это такая игра, и оба знали ее правила. С тьмой, если разобраться, куда как проще, нежели с людьми.
…он собирался быстро. Да и что собирать-то, кроме пары кошаков, которых пришлось оставить на попечение хозяйки, благо, и сама она успела к кошакам привязаться.
Чемодан.
Скудные пожитки.
И юркий человечишко с густыми волосами, зачесанными на пробор. Волосы курчавились, хотя человечишко щедро смазывал их воском. Еще он подкручивал усики и пудрился, силясь скрыть неподобающую стряпчему красноту.
— Вы понимаете, что если дело дойдет до суда, у вас нет шансов! — человечишко дергался и силился казаться выше, чем он есть. — Ваши обвинения смехотворны!
А Зигфрид не понимал, чего от него хотят, и вообще мысли его были заняты двумя десятками склянок, которые он приобрел в ближайшей лавке и теперь маялся, как бы сложить их так, чтоб не побились. Ладно, вытяжка из болиголова только рубашки зальет, но вот ведьмина трехлистка и воняет-то так, что вонь эту не выведешь.
— Мой клиент так добр, что предлагает мировую… он, понимая положение, в котором вы оказались не по своей вине, готов предоставить компенсацию… небольшую…
…полторы тысячи злотней.
…это не взятка, отнюдь, но…
Тьме было интересно. Она готова была слушать Зигфрида, и, прояви он малейшую слабость, забрала бы воспоминания.
Он знал.
И в свою очередь сам желал бы услышать о сокровищах, которые здесь таились.
…нет, не о ржавых крюках, которые помнили времена иные.
…и не о молоденькой колдовке, что умирала, на этом крюке подвешенная… кем? Собственным супругом, не поверившим в этакую любовь.
