Мой дорогой Майло!
Я все-таки не могу уехать из Парижа. Было бы просто чудесно, если бы ты со своей премилой супругой мог найти время приехать и навестить меня.
С любовью,
мадам Нанетт.
В приписке она указала свой номер телефона и попросила позвонить, как только мы приедем.
— Не очень-то много, — заметила я.
— Да, немного, — согласился Майло.
Краткость, с которой было написано письмо, отчего-то меня тревожила, хотя я и не знала, почему.
— Не возражаешь, если мы отправимся в Париж? — спросил муж.
— Конечно, нет. По-моему, нам нужно выехать как можно скорее. И лучше прямо сейчас начать собирать вещи, — ответила я, мысленно принимаясь делать необходимые приготовления. — Завтра можем сесть на поезд.
Майло вдруг улыбнулся одной из тех своих улыбок, от которых мне становилось не по себе.
— Дорогая, а как ты насчет того, чтобы полететь в Париж?
Глава 2
Мы выехали из Милана ночным поездом.
— Сейчас уже были бы в Париже, — пробормотал Майло, когда мы после ужина готовились лечь спать в нашем отдельном купе, за окнами которого пролетали темные пейзажи.
— Но поезда более романтичны, — заметила я.
— Возможно, если бы была кровать, способная вместить нас обоих, — возразил он, взглянув через дверь небольшого холла на узкие кроватки в соседней спальне.
Присаживаясь на банкетку, я пропустила его недовольные замечания мимо ушей. Самолетом, возможно, и быстрее, но я предпочитала путешествовать, стоя обеими ногами на твердой поверхности.
К тому же мне нравились поезда. В теплом желтом свете ламп тускло мерцают полированные деревянные панели, вагон тихонько покачивается, колеса ритмично стучат по рельсам. Все это успокаивает, и меня охватывает умиротворенная дремота.
Я взглянула на Майло, в котором не было ни умиротворения, ни дремоты. Сегодня вечером из него била неуемная энергия, и я знала, что ему не очень-то нравилось сидеть в тесном купе. Однако он отказался от моего предложения выпить, когда мы закончили с кофе после ужина.
— Присядь, — пригласила я, похлопав ладонью по соседней банкетке. Он завязал пояс на халате и присоединился ко мне. Достав из кармана серебряный портсигар и зажигалку, он закурил и со вздохом откинулся на спинку сиденья.
На мгновение я вгляделась в гладкие очертания его профиля, прежде чем спросила:
— Ты ведь не сердишься, что мы не отправились в Париж самолетом?
Он посмотрел на меня.
— Нет, дорогая, — ответил он, протягивая руку, чтобы сжать мою ладонь. — Дюво наверняка полетел бы на истребителе «Хитрый лис», а там всего два места.
— Ты мог бы полететь и без меня.
— Я не столь дорожу обществом Дюво, чтобы предпочесть его тебе.
— Но тебе бы очень понравилось полететь на аэроплане.
— Я бы отдал все аэропланы мира за тесное купе с тобой, — произнес Майло, поднося мою руку к губам и целуя ее.
Я улыбнулась, но ощутила нарастающую тревогу. Обычно Майло всегда говорил правильные вещи. Но когда он проявлял такую нежность, это вызывало подозрение. Это чувство не отпускало меня с той минуты, как я прочла письмо мадам Нанетт. В нашей поездке в Париж таилось нечто большее, чем лежало на поверхности.
Я повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза.
— Майло, я хотела тебя кое о чем спросить.
— Да? — отозвался он, беря французскую газету, разворачивая ее и пробегая глазами заголовки. — И о чем же?
— Почему ты не сказал мне на Капри, что тебе писала мадам Нанетт?
Он пожал плечами:
— Да не было особых причин.
— Но ты мог хотя бы обмолвиться, что это стало причиной приезда на Комо, — не унималась я.
На секунду Майло замялся, и у меня создалось впечатление, что он колеблется, соврать или нет.
— Полагаю, я об этом не подумал, — беззаботно ответил он, не отрываясь от газеты.
Теперь я точно знала, что он врет. Майло обладал многими качествами, но забывчивость к ним никак не относилась.
В нашем браке был период, когда я бы снисходительно отнеслась к подобной невнимательности, но за последние месяцы многое изменилось. Я была не в том настроении, чтобы мною играли. Я с подозрением на него посмотрела.
— Что ты недоговариваешь, Майло?
— Ты слишком подозрительна, душа моя, — сухо ответил он, сворачивая газету.
— И кто, по-твоему, в этом виноват? — полушутя поинтересовалась я.
— Целиком и полностью я, — отозвался Майло, отбросив газету и наклонившись ко мне. — Я жуткий негодяй, изводящий твое невинное сердце постоянными подозрениями. — Взгляд Майло говорил, что он сделает все возможное, чтобы отвлечь меня от этой темы.
Это подтвердилось, когда он прижался своими губами к моим и обнял меня, и на какой-то момент я почти забыла, что злюсь на него. Почти.
Я отстранилась и оттолкнула его.
— Ответь мне, Майло!
У него дернулся уголок рта, и это выражение свидетельствовало о раздражении и веселости. Он со вздохом откинулся на спинку сиденья.
— Я ничего об этом не сказал, опасаясь, что ты сделаешь то, что делаешь сейчас: примешься бросаться на малейший запах неприятностей, словно взвинченная ищейка.
Я вздернула брови.
— Сделаю вид, что я не заметила столь оскорбительного описания моей заинтересованности, и попрошу тебя всего лишь объясниться. Каких неприятностей?
Майло перегнулся через меня, чтобы затушить сигарету в бронзовой пепельнице, стоявшей на небольшом столике у окна.
— Я и сам точно не знаю. В первом письме мадам Нанетт дала понять, будто что-то случилось.
— Что ты хочешь сказать?
— Начнем с того, что она писала о деликатном деле, которое хотела со мной обсудить. И я тотчас же обратил внимание на расплывчатость и неопределенность формулировок. У нее никогда не возникало трудностей с выражением своих мыслей, так что тщательный подбор слов был очень неожиданным. В самой тональности письма сквозило что-то не то.
Расплывчатость сама по себе не является причиной для тревоги, но я верила чутью Майло. Когда он этого хотел, он был хладнокровным и проницательным.
— Напрямую она ничего не сказала, — продолжил муж, — однако у меня сложилось впечатление, что семья, в которой она работает, испытывает некие трудности.
— Они должны были приехать на отдых на озеро Комо, — напомнила я.
— Да. Я об этом не сказал, потому что не знал, имеет ли это какое-то значение. Мне казалось, что я мог бы отправиться поговорить с ней, ничем тебя не тревожа.
