– Как сегодня в школе, моя маленькая Нина?
– Спасибо, хорошо. Миссис Полл, сегодня пятница.
– Ну, да. Хочешь тост с корицей?
– Да, пожалуй.
И рука в кольцах, подзывая подойти и поцеловать ее, гладила меня по волосам, потом она поворачивалась к плите и включала гриль, и смазанный маслом хлеб, посыпанный сахаром и корицей, которые она разрешала мне смешать самой, издавал карамельный, ореховый, пряный аромат – вы чувствуете его, этот запах, который уносит вас в прошлое? Это мой запах. И так приятно вспоминать, снова ощущать его, что я часто готовлю сама себе такой тост, чтобы просто почувствовать, что она рядом.
Я знала ее лучше всех, но мне жаль, что я не расспросила ее побольше о жизни до меня. Я была ребенком, когда мы познакомились, а дети эгоисты, и хотя мама выжимала из нее разные подробности, она тоже впоследствии очень смутно помнила прошлое миссис Полл: ее американское происхождение иногда не давало ей ухватить нюансы разговора, и иногда она просто чего-то не понимала, например то, что Кент – это графство. Но я знала, что миссис Полл была вдовой, которая, проведя всю свою замужнюю жизнь в Бромли или где-то неподалеку, решила переехать обратно в Лондон после того, как умер ее муж. Ей снова хотелось пожить в городе, прежде чем она состарится настолько, чтобы радоваться ему: «Пока моя голова еще работает, ну и тело – посмотрим, что раньше откажет». И я помню, как это меня пугало – мысль, что миссис Полл, центр нашего мира, однажды будет не с нами.
Думаю, она была еврейка, не знаю почему. Она выросла в Ист-Энде и иногда рассказывала о кошерных мясных лавках, и о старых ткацких домах, и о Бетнал Грин Бойз Клаб, где устраивали танцы, на которые они бегали девчонками. Каждое лето они на день ездили в Кент собирать клубнику, и, если не ошибаюсь, ее семья работала в порту несколько поколений. У нее был младший брат, который умер от свинки, когда ему было два. Маленькая Эйприл держала его на руках, когда он умирал, а потом завернула его тело, чтобы маме не пришлось это видеть. Она была гордой женщиной, гордой за то, что выросла там и что выбралась оттуда, и гордой за свою собственную новую жизнь.
Каждый день она была одинаковая – и для меня, приходящей из подвальной квартиры, где по полу была разбросана одежда и всякие бумаги, и открытые банки из-под запеченных бобов ржавели на кухонном столе, где я знала, что меня любят, но иногда не представляла, где искать свои штаны, жилет и носки или где я буду сегодня спать, – я не могу даже выразить, как нравилось мне у нее в квартире. Она приятно пахла, была всегда безукоризненно одета, ее крепкая, но элегантная фигура была затянула в аккуратную твидовую юбку и шелковую рубашку, туфли-лодочки разных оттенков черного и коричневого, некоторые с крошечными, щегольскими пряжками. Она носила часы на цепочке, розово-золотые сережки и браслет в цвет. У нее было теплое, черное шерстяное пальто с огромным бархатным воротником и манжетами, обшитые небесно-голубым шелком – чудесная вещь, и она носила ее каждую зиму, когда мы были вместе. У нее было не много денег. Я это знала, потому что она всегда говорила мне, какая она бедная. Она невероятно на всем экономила – я также это знала, так как она сообщала мне цену всего, что было в ее буфете, когда брала меня в поход за продуктами, и убеждалась, что я точно знаю, что в корзине и сколько все это стоит. До сих пор я могу точно подсчитать мою продуктовую корзину, и я уверена, что это была одна из причин, почему мы с Себастьяном не могли быть вместе – он был совершенно безразличен к семейному бюджету. Миссис Полл упала бы в обморок, если бы увидела его хамон иберико по 15,99 фунта в нашей продуктовой корзине. Я часто думала, что бы она сказала о моем муже, что бы она вообще сказала о многих вещах. Я по ней скучаю.
Она любила музыку – она доставала билеты в Ковент-Гарден на балет или оперу, хотя первое ей нравилось больше. Она говорила, что опера так расстраивала ее, что она не могла больше смотреть «Тоскану». Она любила выставки, и часто ее можно было увидеть в кафе у Королевской Академии или у Тейт – если вы когда-нибудь спрашивали себя, кто эти аккуратно одетые пожилые дамы, которые в одиночестве пьют там чай с пирожными, то они были версией миссис Полл. Она организовывала блошиные рынки для местного социального центра, сортируя одежду и оставляя кое-что для нас с мамой, за что она платила довольно большие деньги. Ей нравилось ездить на автобусе, она знала Лондон как свои пять пальцев, точнее – как он выглядел десять лет назад. Она, как и я, любила этот город, его закоулки и секретики, его аллеи и приключения. Но больше всего она любила свою уютную квартирку, с ее книгами, с ее радио, с маленьким пластиковым телевизором с крошечным белым выключателем, который она переносила из кухни в спальню, если нам с ней хотелось посмотреть фильм. Она была домоседом, как она мне говорила, когда мы вместе валялись в кровати. «Мне не нравится уезжать далеко от Лондона. Ведь все, что мне нужно, есть здесь, правда?»
Ее муж, которого она встретила во время войны, был русским беженцем, его звали Михаил Полянский, и я думаю, что ей нравилась экзотика ее новой фамилии. Жалко, опять же, что я не расспросила ее о нем побольше и об их совместной жизни до того, как она переехала на Ноэль-роуд. Однажды солнечным днем я прибежала наверх, чтобы спросить ее, не хочет ли она прогуляться со мной вдоль канала, и когда она не ответила, я прокралась в кухню и обнаружила ее с фотографией в руке, на которой был изображен низкий темноволосый мальчик с широкой улыбкой.
Она сморкалась в платок, а когда заметила меня, вытерла глаза.
– Ах, это ты. Здравствуй, дорогая. Не обращай внимания, я просто решила всплакнуть.
– Это твой муж? – спросила я с любопытством.
– Да, куколка. Как раз перед… перед тем, как мы поженились. – Она встала и заботливо убрала фотографию на место, в ящик тумбочки в коридоре.
Я пошла за ней.
– Тебе грустно?
– Да, когда я думаю о нем. Он был хороший человек.
Я не знала ее девичьей фамилии: мама окрестила ее миссис Полл много лет назад, когда они первый раз встретились. Мама много раз рассказывала мне о той встрече; в детстве это была моя любимая история. За несколько недель до этого подтвердили, что мой отец погиб. Мама все еще ждала, что Музей естественной истории даст ей хоть какую-то информацию – что произошло, почему они не привезли тело домой? Из-за всего этого она не могла понять, что ей делать дальше – у нее не было денег, и в тот день она еще ничего не ела. Ее родители присылали чеки, но неохотно; а чтобы звонить им, ей приходилось просить их оплачивать звонок. Джек и Бетти Гриффис, казалось, почти с радостью восприняли новости о ее беде, поскольку это доказывало, что они были правы в отношении ее многообещающего будущего с этим «охотником на бабочек», как его называл мамин отец. Пособие по уходу за ребенком она не получила из-за каких-то трудностей в том, чтобы доказать, что она, американка, была замужем за британцем. Стоял очередной ужасно холодный апрель – весна отказывалась наступать, морозило каждое утро – и сырость в нашей квартире расползалась, завоевывая территорию. Несколько друзей, которые у нее были, давно испарились, и она была совершенно одна. Это было, как она говорила мне, когда я просила рассказать о миссис Полл, самое дно.
