– Нет. – Я снова яростно затрясла головой. – Пожалуйста, не надо. Не надо было. Пожалуйста – не говори больше об этом.
– Хорошо. – Она покачала головой, ущипнув меня за подбородок. – Ты дурочка, – сказала она прямо. – Но я помогу тебе. Поезд отправляется через час с небольшим. Купе забронировано на твое имя.
– Но ты сказала…
– Я дразнила тебя. Вот так. Ты всегда говорила, что хочешь в Лондон. Вот на что я копила, – сказала она, улыбаясь. – Дэвид Чаллис подарил мне шарф, я не заплатила за него ни пенни. Разве я не говорила, что он в меня влюблен? – Дэвид Чаллис был сыном приходского священника. – Он одолжил мне свою машину. Я отвезу тебя в Труро.
Я притянула ее к себе, и наши лбы соприкоснулись.
– Спасибо тебе, – прошептала я и позволила ей еще раз поцеловать себя – только еще раз, чтобы почувствовать этот волшебный вкус ее губ. – Спасибо тебе за все.
– О чем ты?
У меня встал ком в горле.
– Спасибо за то, что любишь меня.
– Я любила тебя, – сказала одна дрожащим голосом, – и ты меня.
В Труро мы ехали молча. Я не смогла бы попрощаться с ней, и все же я была должна, не только потому, что это сломает мне жизнь, но потому, что мы могли больше никогда не повторить того, что было между нами. Я дала ей письмо, которое она согласилась передать моему отцу, которое, я надеялась, заверит его, что я не погибла и не сбежала с мужчиной, а уехала в Лондон, что было полностью моим правом, и что я буду писать.
Даже в такой поздний час темная махина поезда качалась от движения; портье загружали багаж и пассажиров. Мэтти поспешно принесла из кассы билет первого класса; если бы я только знала, что всего через несколько недель я буду страдать от голода и лишений, я бы тут же пожалела об этом. Но тогда это было начало моего приключения; я думала, что знаю Лондон, что я за несколько дней там освоюсь.
Мы прошли по платформе, рука об руку, к моему купе. Мэтти была веселая, как будто мы расставались всего на несколько дней. «Не желаете ли пройти в вагон-ресторан, мадам? Или сразу в купе?»
– Сначала в купе, думаю, – сказала я, глядя на резную табличку на вагоне, потертую и побитую: «Корнуоллец». Я вдруг ощутила дикое желание повернуть назад и снова забраться в машину Дэвида Чаллиса, поехать домой. Я была корнуолльцем – только женщиной – до мозга костей. Мне хотелось завтра проснуться и увидеть, как на деревьях распускаются почки, увидеть первые колокольчики, услышать, как стучат дятлы, и знать, что я дома. – Мэтти…
Но Мэтти с силой втолкнула меня в поезд.
– Прощай, дорогая, – сказала она и забралась ко мне. – Я помогу этой юной леди, она моя кузина, – сказала она подозрительно смотрящему портье. – Она очень нервничает перед дорогой. Страшно страдает от водянки.
Она протолкалась между пассажирами, которые глазели на нее, пока мы не дошли до моего купе.
– О, оно милое, – сказала я. – Посмотри на эти маленькие шкафчики и ящички. И на маленькую раковину!
– Как в кукольном домике, – согласилась она, бросая мою сумку на мягкое серое одеяло и разглаживая его, а потом посмотрела на бумажную карточку. – Здесь сказано, что они принесут тебе завтрак в шесть утра, кофе и тосты с джемом.
– Правда?
– О да. С тобой все будет хорошо. – Каким-то образом ее детский энтузиазм заразил и меня. Она постучала по деревянной двери. – Хорошая и крепкая, – сказала она. – Тебе тут будет уютно, Тедди.
– Да, я тоже так думаю, – ответила я. Я вынула сложенные купюры, которые мне выдал мистер Мурблс несколько недель назад, и протянула ей несколько. – Послушай, спасибо тебе огромное. Не знаю, как бы я вообще смогла… как я… – я запнулась, потому что простая взрослая благодарность прозвучала пресно, по сравнению с тем, что она для меня значила, и с тем, какие отношения были между нами.
Она резко кивнула:
– Я знаю.
– Я буду тебе писать, – сказала я, но она покачала головой:
– Нет, не будешь. Лучше не надо. Так тебя могут разыскать.
– Если у тебя будут проблемы или я буду тебе нужна, оставь записку в «Таймс», в колонке частных объявлений, – сказала я, вдруг вспомнив, как однажды бабушка рассказала мне о таком способе.
– И ты тоже, Тедди. Дай мне знать, если попадешь в беду, ладно? – Я кивнула. – Дэвид присмотрит за мной. Он такой, ему нравится заботиться обо мне. – Она устало улыбнулась.
– Ох, Мэтти.
И тут она громко отчеканила:
– А теперь мне пора. До свидания, Тедди. Чего бы ты ни искала, надеюсь, что ты найдешь это. – И она ушла, закрыв за собой дверь с пронзительным стуком.
Минуту я оставалась на месте, сопротивляясь желанию открыть дверь купе и прокричать ей что-нибудь вслед. Потом меня накрыла волна возбуждения. Я была здесь. Это происходило со мной. Когда я сняла шляпу, я поймала свое отражение в зеркале, мое лицо полыхало, губы искусаны, глаза огромные. Я выглядела по-другому. Ощущение Мэтти, легкий аромат ночного сада, из которого я убегала, звуки поезда, пыхтящего перед отправлением, – все это, казалось, навсегда врезалось мне в память. Я вскарабкалась на верхнюю полку, легла на одеяло, которое расстелила Мэтти, и уставилась в противоположную стену. И потом я как бы нарочно закрыла глаза и сладко проспала всю дорогу, в одежде, пока на следующее утро не проснулась в полной растерянности, от стука в дверь и вежливого, взволнованного голоса:
– Мисс… Вы будете завтракать? Мы прибыли на станцию, но мы просим немного подождать разгрузку.
– Да, пожалуйста, – ответила я, поспешно спрятавшись под одеяло, чтобы не показывать, что я спала одетой, и стараясь выглядеть как уставшая путешественница.
Вошел мужчина с серебряным подносом, на котором лежали идеальные треугольнички тоста с маслом и солидная порция джема, чайник с чаем и – ох, как волшебно – моя личная копия «Таймс», аккуратно сложенная, с несмазанным шрифтом. Я посмотрела на нее.
Я выглянула в грязное окно, заляпанное сажей и дождем. Сквозь грязевые разводы я рассмотрела широкий сводчатый потолок, колонны, дым и гравий. Одинокий портье пробежал мимо, насвистывая, и букву за буквой прикрепил табличку:
Я здесь, я здесь.
Только сейчас я начала думать, что же я сделала. Я вспомнила Кипсейк, каким увидела его прошлой ночью в весенних сумерках, древние, серебряно-серые стены, свет от огня, который полыхал в Большом зале, отбрасывая тени на передний двор. Но потом, дрожа от предвкушения, потягивая слабый кофе, я отогнала от себя эти мысли.
Потом я свернула свой драгоценный, все еще нетронутый экземпляр «Таймс» и убрала в сумку, и сошла с поезда с высоко поднятой головой, уверенная, что поступила правильно. В Кипсейке сейчас Джесси, наверное, насвистывает песенку на кухне, стоя над кашей. Длинные тени, укрывающие дом по утрам, ползут по зубчатой крыше.
