Его голова качалась, он нервно ерзал. Я заметила, что он все время суетится – его длинные, тонкие пальцы постоянно теребили что-то или переставляли вещи с места на место.
– Парень по имени Саймон вернулся в самолет с телом, а мы отправились дальше в джунгли. Проделали замечательную работу для изучения Стеклокрылых бабочек. Найти их довольно сложно, очень трудно заметить. В этом их особенность, избегать хищников, понимаешь? Как бы то ни было, мы пробыли там пару недель без связи с внешним миром, а затем вернулись в лагерь, и там парень сказал нам, что произошла эта путаница, что сообщили неправильно – о, какой бардак! И был тот момент, там, в салоне. Я понял, что впервые в жизни я был невидимкой.
«Реутерс» исправили ошибку, но потребовалось несколько дней, прежде чем исправление появилось в газетах. А тем временем я был мертв для всего остального мира – и если бы кто-то поискал мое дело в какой-то библиотеке, они бы увидели, что я мертв. Понимаешь? – Его голос был хриплым. – Я был свободен. В первый раз. Я мог пойти куда угодно, быть кем угодно, больше не быть Джорджем Парром. Моего отца звали Клауснер – я был зарегистрирован под фамилией Клауснер в моем свидетельстве о рождении из-за какой-то путаницы в Труро, когда я родился. Моя мама была взбешена этим, но так ничего и не поменяла. Возможно, потому что она не хотела, чтобы я был Парром, – я всегда думал, что это так. Поэтому я не говорю, что хотел уехать из-за тебя, Нина. Это было не так…
Он рассказывал мне все это, но мысли его были далеко, не здесь, в этой тесной комнате, его плечи опустились, а лицо бледнело под коричневым загаром.
– …Все дело в том, что дома все было не так. Я столько натворил. И я знал, глядя на то, как обстояли дела с твоей мамой, лучше мне было не возвращаться. Она понимала это, я знал. Ты же видела, как было прошлой ночью. В тот день я решил покинуть лагерь. Я сел на автобус в Каракас. Остался с парнем, которого знал со времен прежних экспедиций.
Я потерла шею. «Но я не понимаю. Что подумали другие, когда ты не вернулся?»
Он смотрел на меня своими непонятными темными глазами.
– Ох… Я не знаю. Я сказал Питеру, что, думаю, пришло время и мне сойти с корабля. Я сказал им, что должен отойти. Сходить по нужде.
– Но разве мама?.. Никто ей не сообщил?
– Я не думаю, что ей было так уж тяжело из-за меня, – просто сказал он.
– Ну, ты же сбежал. – Я кашлянула и тяжело сглотнула.
– Верно. Послушай, я не оправдываюсь. Я же говорил, не так ли? Я ужасный человек, Нина, и я не виню твою мать за то, что она теперь не может меня видеть.
Я не хотела его понимать, испытывать к нему сочувствие. Было бы намного легче, если бы он был злодеем. Я с трудом спросила: «Что ты делал дальше?»
– О, я провел в Каракасе с Альфонсом несколько недель, бесплатно поработал в «Сиенсиас Натуралес», а потом улетел в Штаты. Я знал, что, если я смогу туда добраться, я буду в порядке. Новый старт. Мне обещали грант в Огайо, если меня заинтересует. Я работал над революционной теорией о бейтсовской мимикрии – я постараюсь объяснить…
– Я знаю, что это такое, – тихо сказала я.
Он очень удивился:
– Ты знаешь о бейтсовской мимикрии? Поразительно.
– Я читала об этом, когда была подростком.
– Зачем ты это читала? – спросил он, удивляясь, отхлебывая чай.
– Я хотела узнать о тебе побольше, – ответила я. Мне не понравилось, как грустно это прозвучало. Я хотела, чтобы он думал обо мне как о самодостаточном, успешном человеке, о ком-то, кто совершенно не пострадал от его отсутствия.
– О. – Он был ошеломлен.
– Я действительно ничего о тебе не знала. Я имею в виду, мама рассказывала о тебе, но потом перестала. Поэтому я подумала, что если узнаю какие-то вещи, то пойму, каким ты был… – Я замолчала, снова сглотнув. Я бы не выдержала, если бы заплакала. Он бы подумал, что это из-за него, а это не так; это было из-за шести-, восьми-, тринадцатилетней меня, которая так хотела, чтобы ее папа был жив. – И про Стеклокрылых бабочек я тоже знаю. Их крылья имеют наноразмерную структуру. Вот почему они не отражаются.
Отец поставил чай.
– Это замечательно. – Он взял одну мою руку и посмотрел вниз, словно удивленный. – Нина. В самом деле? Ты ими интересуешься? Меня это очень радует.
– Это было, когда я была младше, – сказала я тупо, убирая руку. – Я не помню ничего из этого. Боюсь, сейчас они мне не очень нравятся.
– Не любишь бабочек? Почему же нет? – он снова удивился.
– Эм… – Я потянула за рукав, собираясь пожевать его, но сдержалась. – Они напоминают мне о тебе. И они очень расстроили маму.
Он вздохнул со свистом.
– Ах. Я хотел бы, чтобы ты поняла, как они прекрасны. Как они важны. Они любят все на планете. Если они процветают, мы процветаем. Я бы хотел, чтобы люди это поняли. Они не просто украшение. Если бы ты увидела их в Кипсейке, увидела, что мы сделали, чтобы это место стало их домом.
Он замолчал, слегка прикрыв глаза и покачивая головой. Как будто он был в трансе, а затем он широко открыл глаза на секунду.
– Да. Да, ты должна. Черт возьми, конечно, должна. Почему бы и нет?
– Должна что?
Он стиснул зубы.
– Я хотел бы, чтобы ты поехала со мной в Кипсейк. Только раз. Только ради того, чтобы просто увидеть их. Увидеть то, что у нас там есть.
– Там много бабочек?
Он засмеялся.
– Можно и так сказать. Я говорю – правда, серьезно – поедешь со мной? В конце концов, Кипсейк – твой.
– Но я ничего о нем не знаю. Ты говоришь, что он мой, но никто никогда не связывался со мной, чтобы сообщить мне, что я унаследовала разрушенный дом у ручья… Где точно он находится? Только ты мне о нем говорил.
Он немного помолчал.
– Я знаю. Не понимаю, почему они никогда не искали тебя, старики «Мурблс и Рутледж». Я имею в виду, они были адвокатами семьи с тех пор, как давным-давно «Мурблз» был филиалом в Труро. Держу пари, они знают больше, чем я. Все, что я знаю, – этот дом твой. – Он хлопнул себя по коленям. – Это было бы типично для нее, отстранить тебя от собственного наследства по какой-то странной причине. Возможно, потому что ты моя дочь. Последний акт злости. – Он быстро и выразительно покачал плечами, а затем потер тонким пальцем по переносице. – Прости меня. Старые призраки. Думаю, это те из них, которые обязательно должны были вернуться. В последнее время я не думаю о той жизни. Постарайся и ты.
Это, казалось, противоречило той картине, которую он описал ранее.
– Почему? – спросила я.
Он выдохнул.
– Позволь мне рассказать про Кипсейк. – Снова прищуренные глаза, как будто он оценивает меня. – Мужчины не могут унаследовать его, если только в поле зрения нет другой наследницы-женщины. Чарльз II, старый Чарли, он был в затруднительном положении, понимаешь? Прятался в Кипсейке, а там жила Нина, наш предок, – это первая Нина, она была самой красивой в округе, – он втянул ее в свои дела. Её портрет висит там в холле. Ты очень на нее похожа. Клянусь тебе.
