Они поняли меня, хотя я сама не была уверена, что это правда. Михаил положил руку мне на руку.
– Ах. Мы все сбежали. Мы больше не будем задавать тебе вопросы.
– Только еще один, – сказала Миша, глядя на него. – Еще один. Кто такая Мэтти?
Я начала говорить.
– Мэтти? При чем тут Мэтти?
– Я слышала, как ты называешь это имя.
– Когда?
– Во сне, Тедди. Когда ты спишь здесь, я слышу тебя. Ты говоришь во сне, тебе никто не говорил об этом?
– Нет… – ответила я. Кто бы меня услышал? Я спала одна в своей маленькой квадратной комнате со стенами толщиной в три фута в конце лестницы, с самого детства. – Мэтти была моим другом. Еще в Корнуолле.
– Корнуолле?
– Да. – Мне не хотелось больше рассказывать им о том, как я мечтала о Мэтти по ночам, как она приходила ко мне, насмехаясь, шепча мне на ухо правду, которую она знала обо мне, мои самые глубокие, самые постыдные страхи, которые она знала, что я была ненормальной, испорченной. – Если это все…
– Да, да, – Михаил отмахнулся от меня, но Миша продолжала смотреть, и мне не нравилось выражение ее мягкого белого лица. – Поднимайся наверх к своему молодому красавцу. И приходи завтра пораньше. Типография забирает страницы в полдень.
– Конечно.
– Не «конечно», – сказал он, подталкивая меня к лестнице. – Каждое утро ты приходишь все позже и позже. Надеюсь, что бы вы там ни делали, оно того стоит.
* * *
– Так кто такая Мэтти? – спросил Эл после того, как я пересказала ему события вечера.
Я сделала глубокий вдох.
– Она была моим лучшим другом. Моим единственным другом там. Она помогла мне сбежать.
Уже вечером – с его барабанящей, сказочной музыкой, огромным резным залом – образ тети Гвен показался как из другого мира, по сравнению с блаженством реальности, когда я снова сидела в кресле Эл, пристально глядя наружу из мансардных окон, слушала граммофон.
– Ты и этот ваш таинственный дом. Как из сказки. – Эл откинулся на диване и закурил еще одну сигарету.
– Подожди, пока сам не увидишь, – сказала я, не задумываясь.
– Я? О нет, госпожа. Я слишком ничтожен, чтобы пересекать стены такого места, госпожа, – сказал Эл с ужасным акцентом. – Я просто бедный ребенок из трущоб, а вы настоящая леди и все такое.
– Это не так. Я бы очень хотела, чтобы ты поехал со мной. Но до него далеко, – сказала я. Я говорила слабо.
Эл встал на колени, глаза сверкали.
– Тедди, я верю, что ты сноб. Самый большой из всех.
– Это неправда. Просто… Ну, мы не можем поехать туда, а то отец узнает, что я здесь.
– Я думал, что дом твой? – Тон Эл был немного сдержан.
– Да, но…
– Но ты не хочешь появляться с кокни, который не знает, как пользоваться ложкой для супа. Я понимаю. – Эл взял газету и потянул спину.
– Ты используешь суповую ложку, чтобы есть суп. Не пытайся казаться дремучим. Кроме того, мы никогда не ходим в Цирк Арнольд, а до него можно доехать на автобусе, – резко сказала я.
– Я не хочу идти, Тедди. Просто чтобы ты поняла. Я не собирался напрашиваться в гости в вашу конюшню.
– Усадьбу, – сказала я. – Конь – это лошадь…
Эл посмотрел на меня и сердито сказал:
– Ты иногда такая… о, такая Теддиш. Кого вообще это волнует? Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.
Я встала, подошла, осторожно отодвинув газету, и села на диван.
– Понимаю. Не сердись на меня. Я этого не вынесу. Ты последний человек в мире, которому я хотела бы сделать больно.
– Ты такой ребенок, – сказал Эл. – Тедди, я не думаю, что ты вообще что-то знаешь.
– Что ты имеешь в виду?
Голос Эл был хриплым.
– О ничего. Ты не понимаешь.
Но я поняла.
– Я поцеловала Мэтти, – тихо сказала я. – В ту ночь, когда сбежала. Мы поцеловались. Я раньше никого не целовала.
– О, – Эл поднял голову, настороженный, внимательный.
– Я хотела тебе рассказать. На случай, если ты поймешь… – Сердце колотилось у меня под горлом, сбивало речь, прыгало, когда я пыталась найти в себе смелость сказать то, что я хотела. Я посмотрел на Эл в нескольких дюймах от себя. Хотела бы я знать правила. – На случай, если тебе это противно. От… от меня. Если мы хотим жить вместе. – Я видела, что Эл тоже испугался, и это ободрило меня.
– Нет. Мне не противно. Я рад, что ты мне сказала.
Мы никогда не говорили о наших отношениях. Я понимала почему. Мы оба знали, что нужно подождать, пока наступит день, когда все изменится, и вдруг я поняла, что этот день наступил. Он был сейчас.
Мимолетно я задалась вопросом, разрушу ли я все, если сделаю следующий шаг, но я не могла остановиться. Я не нервничала, и Эл не нервничал. Каждая часть нас принадлежала друг другу. Мы уже хорошо знали друг друга. Я положила руку в пространство между нашими ногами, затем наклонилась вперед и поцеловала Эл. Я должна была сделать первый шаг. Мое сердце билось в горле, кровь стучала в ушах.
– Не сердись на меня. Не грусти. Я не смогла бы вынести, если бы огорчила тебя, – сказала я и наклонилась, и мы снова поцеловались.
Я переместила вес своего тела, изогнувшись так, что мы оказались лицом к лицу, и нежно взяла руками лицо Эл. Это милое знакомое лицо. Кремовые бледные щеки были холодными от острого вечернего воздуха.
До того, как мы поцеловались, я боялась, и мне было стыдно. Я чувствовала, как будто я делала что-то неправильно.
Но я знала, что должна это сделать. Знала, что должна сдаться. И, кроме того – о, Эл, ты знаешь, что я хотела поцеловать тебя. Я так сильно хотела, мой дорогой.
Сначала мы оставались совершенно неподвижны, потом я закрыла глаза. Мне хотелось быть спокойной, наслаждаться моментом, а потом – это было чудесно – медленно, неуклонно язык Эл проник в мой рот, и при этом мое тело подпрыгнуло от желания, которое я чувствую и теперь, сидя за столом и вспоминая все этим июньским вечером с поразительной ясностью. Язык Эл был настойчивым и горячим во рту, теплые, крепкие руки лежали на моей талии, и я опустилась на колени так, что села, отталкивая Эл назад. Занавески развевались на ветру; вместе мы расстегнули рубашки, расстегивая пуговицы одну за другой, все время молча. Мы целовались и прикасались друг к другу в течение нескольких часов. Возможно, это было так: я потеряла голову, не замечая ничего, что происходило вокруг, не заботясь о времени, только о настоящем.
Это все должно было случиться. Другого мы и не ожидали.
Мои груди с голубыми прожилками и крошечными коричневыми сосками. Наши тела, я помню, как отличалась наша кожа. Эл – белый с оттенком розового, а я загорелая, как легкая карамель. Оба молодые, упругие – ах, молодость. Гладкая, прохладная, сладкая мякоть. Я соприкоснулась с этим твердым молодым телом, когда мягкие, нежные руки приблизились к моей груди, теплый рот поцеловал соски, облизывая кончики и улыбаясь, стонал, как будто они были вкусными, и мы оба громко дышали, в одном ритме, как ветер, вздыхающий на деревьях снаружи.
