Мрачно посмотрев на дядю Минго и Джорджа, масса Ли пришпорил лошадь и пустил ее галопом по дороге.
Прошло несколько минут, прежде чем дядя Минго двинулся с места. Он с горечью сплюнул и отбросил в сторону прутья гикори, из которых плел корзину для переноски петухов.
– Проработай на белого хоть тысячу лет, все равно останешься ниггером! – воскликнул он.
Джордж не знал, что ответить. Минго хотел что-то добавить, но потом махнул рукой и пошагал к хижине. У дверей он повернулся и посмотрел на Джорджа:
– Слушай меня, парень! Ты думаешь, что какой-то особенный для нашего массы, но для обезумевших и напуганных белых никакой разницы нет! Не будь дураком и никуда не уходи, пока все не утихнет, слышишь! Я сказал – никуда!
– Да, сэр!
Джордж подобрал корзину, которую плел Минго, и уселся на ближайший пенек. Пальцы его принялись за плетение, а сам он пытался разобраться в своих мыслях. Дядя Минго снова каким-то чудом угадал, что творилось у него в голове.
Джордж злился на себя. Он думал, что масса Ли поведет себя с ним как-то иначе, не так, как обычный хозяин. Ему уже давно следовало понять, как глупо и бесполезно даже думать о массе как о паппи. Но ему страшно хотелось, чтобы нашелся человек, с которым он мог бы поговорить об этом. Дядя Минго для этой роли не годился – ведь тогда пришлось бы признаться ему, что он знает: масса – его паппи. По той же причине он не мог поговорить с мисс Малицей, сестрой Сарой или дядюшкой Помпеем. Джордж не был уверен, знают ли они про массу и его мамми, но если знал кто-то из них, значит, знали все, потому что все на плантации многократно обсуждалось, пусть даже за спиной друг друга. И они с Киззи не были исключением.
Джордж не мог поговорить об этом даже с собственной мамми – слишком хорошо он помнил, как она раскаивалась и просила прощение за то, что все ему рассказала.
Как Киззи относится к этой мучительной истории сейчас, он не понимал, но видел, что они с массой ведут себя так, словно ничего и не было. Джорджу было стыдно даже думать о том, что у его мамми и массы все могло быть так, как у него самого с Черити – а в последнее время и с Белой, – теми ночами, когда он сбегал с плантации.
Но потом, порывшись в памяти, Джордж вспомнил одну ночь, когда ему было три или четыре года. Тогда он проснулся, потому что кровать двигалась, а потом лежал очень тихо, с ужасом всматриваясь в темноту и прислушиваясь к шороху стеблей кукурузы и чужому сопению. Мужчина лежал рядом с ним, прямо на мамми, и странно дергался. Джордж боялся пошевелиться, пока мужчина не поднялся. Потом раздался звон монеты на столике, звук шагов, стук двери. Джордж долго боролся с подступившими слезами. Он крепко зажмурился, чтобы прогнать увиденное и услышанное из головы. Но воспоминание это возвращалось, как приступ тошноты – особенно когда он видел на полке в хижине матери стеклянную банку, на целый дюйм заполненную монетами. Шло время, монеты прибавлялись, пока он не смог больше сдерживаться и не посмотрел прямо на банку. Когда ему было около десяти лет, банка исчезла. Мамми никогда не догадывалась, что он знал об этом. Джордж поклялся, что она никогда и не узнает.
Хотя Джордж был слишком гордым, чтобы говорить об этом, однажды ему захотелось рассказать Черити о своем белом отце. Ему казалось, что она сможет понять. Если Бела была черной как уголь, Черити была еще светлее, чем Джордж. У нее была кожа цвета загара, и черные ниггеры называли ее светлой. Но Черити ничуть не переживала из-за этого. Она со смехом призналась Джорджу, что ее паппи был белый надсмотрщик на большой плантации риса и индиго в Южной Каролине, где работали более сотни рабов. Там она родилась и жила до восемнадцати лет. А потом ее продали с аукциона, и масса Тиги купил ее для работы в доме. Единственное, что огорчало Черити, так это то, что в Южной Каролине остались ее мамми и младший брат, который был почти белым. Черити говорила, что черные дети безжалостно дразнили брата, пока мамми не научила его кричать своим мучителям: «Господь дал мне такой цвет кожи, и это не ваше дело, черные ниггеры!» С того времени брата Черити оставили в покое.
Но проблема заключалась в цвете кожи самого Джорджа – и в его отношении к этому. Впрочем, в тот момент он забыл о ней, подавленный осознанием того, что неудачный бунт в далеком Чарлстоне снова отодвинул осуществление замысла, который он уже давно обдумывал. Прошло почти два года, как он решил поговорить с дядей Минго. Теперь смысла в этом не было, потому что все зависело от того, одобрит ли идею масса Ли или нет. Но сейчас с массой Ли невозможно было говорить практически ни о чем. Хотя примерно через неделю масса перестал повсюду ездить с ружьем, на птичнике стал появляться редко. Резко отдав приказания дяде Минго, он уезжал прочь такой же мрачный, как и раньше.
Джордж не до конца понял всей тяжести того, что чуть было не случилось в Чарлстоне. Через две недели, несмотря на предупреждения дяди Минго, он не смог устоять перед искушением навестить одну из своих подружек. На этот раз он решил отправиться к Черити, вспомнив, какой тигрицей она была в постели. Дождавшись, пока дядя Минго захрапит, он выскользнул из хижины и почти час шел по полям к укромной пекановой роще. Там он свистнул условным свистом, но Черити не появилась. Он свистнул еще четыре раза, но так и не увидел знакомого сигнала «приходи» – свеча в окне ее хижины не моргнула. Джордж забеспокоился. Он уже собирался покинуть свое убежище и заглянуть к ней, как впереди в деревьях заметил какое-то движение. Это была Черити. Джордж хотел было обнять ее, но она позволила лишь поцеловать себя в щеку и оттолкнула его прочь.
– Что случилось, детка? – спросил он.
Мускусный запах ее тела сводил его с ума – и он даже не расслышал тревоги в ее голосе.
– Ты полный идиот! Зачем ты пришел? Ты что, не знаешь, что белые патрульные застрелили кучу ниггеров?
– Ну так пойдем в твою хижину! – Джордж обвил рукой ее талию, но Черити снова вырвалась.
– Ты ведешь себя так, словно и не слышал о бунте!
– Я знаю, что-то случилось – и все…
– Ну так я тебе расскажу!
И Черити пересказала ему все, что подслушала в большом доме. Свободный черный плотник и проповедник из Чарлстона, Денмарк Визи, несколько лет планировал бунт, а потом поделился своим замыслом с четырьмя друзьями. Они помогли ему собрать сотни свободных ниггеров и рабов. Четыре вооруженные группы дожидались сигнала, чтобы захватить арсеналы и другие важные здания, а остальные должны были поджечь все, что смогут, и убить всех встретившихся белых. К бунтовщикам примкнули даже черные кучера, которые должны были носиться на повозках по всему городу, чтобы белые люди не смогли выбраться.
– Но в воскресенье утром какой-то перепуганный ниггер рассказал своему массе, что должно произойти в полночь. Белые собрались, переловили всех ниггеров и принялись избивать и пытать их, чтобы узнать, кто был зачинщиком. Они повесили более тридцати человек, чтобы вселить страх Божий в ниггеров. Белые лютуют даже здесь, но это не сравнить с Южной Каролиной. Они выгнали всех свободных ниггеров из Чарлстона и сожгли их дома. И ниггерских проповедников тоже прогнали, а церкви их заперли. Белые говорят, что те вместо проповедей учили ниггеров читать и писать…
