Как все и ожидали, Берта получала только отличные оценки. Она изучала педагогику и собиралась стать учительницей, а еще играла на рояле и пела в местном хоре. Каждый месяц она два раза приезжала домой на выходные. Во время одного из таких приездов она уговорила отца сделать на дверцах своего грузовика новую рекламу надпись: «Хеннинг 121 – ваш деревянный номер». Телефоны в Хеннинге только что появились, но Берта с присущей ей сообразительностью решила сразу же использовать новую возможность.
Позже Берта начала рассказывать о юноше, с которым познакомилась в хоре колледжа. Звали его Саймон Александр Хейли. Он приехал из Саванны, штат Теннесси. Берта откровенно сказала, что он из очень бедной семьи. Чтобы учиться, ему приходится работать сразу в четырех местах. В колледже он изучает сельское хозяйство. Берта продолжала рассказывать о нем и спустя год, в 1913-м. Уилл и Синтия предложили ей пригласить Саймона в Хеннинг, чтобы они могли с ним познакомиться.
Когда прошел слух, что Берта приведет своего жениха из колледжа, церковь Новой Надежды оказалась переполнена людьми. Саймону предстояло нелегкое испытание. Его оценивали не только Уилл и Синтия Палмер, но и вся черная община города. Он оказался вполне уверенным в себе молодым человеком. На службе пел баритоном гимн «В саду», а Берта аккомпанировала ему на рояле. После службы он дружелюбно пообщался со всеми, кто решил познакомиться с ним на церковном дворе. Он смотрел людям прямо в глаза, крепко пожимал руку мужчинам, приподнимал шляпу, разговаривая с дамами.
Берта и ее Саймон Александр Хейли вернулись в колледж Лейн на автобусе тем же вечером. Его обсуждал весь город, и никто не сказал о нем дурного слова – публично. Но в личных разговорах определенные сомнения проскальзывали. Камнем преткновения стала его очень светлая кожа. (Саймон откровенно признался темно-коричневой Берте, что оба его родителя имели смешанное происхождение. Матери их были рабынями, отцом отца был надсмотрщик-ирландец Джим Бо, о котором почти ничего не было известно, а отцом матери – плантатор из округа Марион, штат Алабама, полковник Джеймс Джексон.) Впрочем, все соглашались, что пел он очень хорошо, был воспитанным и не заносился из-за того, что получил образование.
Летом Хейли работал проводником в поездах и экономил каждый пенни, чтобы перевестись на четырехлетнее обучение в колледж A&T в Гринсборо, Северная Каролина. Когда он уехал, они с Бертой стали каждую неделю переписываться. Началась Первая мировая война. Саймон и другие юноши с его курса были призваны в американскую армию, и Берта стала получать письма из Франции. В Европе Саймон попал под газовую атаку. Несколько месяцев лежал в госпитале, а потом вернулся домой на долечивание. В 1919 году он окончательно поправился, приехал в Хеннинг, и они с Бертой объявили о своей помолвке.
Их свадьба состоялась в церкви Новой Надежды летом 1920 года. Это была первая церемония, на которой присутствовали и белые, и черные – и не только потому что Уилл Палмер к этому времени стал одним из самых известных жителей города. Бертой тоже гордился весь город. Прием был устроен на широком покатом газоне перед красивым новым домом Палмеров на десять комнат – у них были даже музыкальный салон и библиотека. Гостям подавали изысканные блюда, подарков было столько, что их хватило бы на целых три свадьбы. Устроили даже настоящий концерт – в Хеннинг в полном составе прибыл хор колледжа Лейн, где молодожены и познакомились. Хористы приехали в специальном автобусе, заказанном Уиллом Палмером в Джексоне.
В тот же день на небольшом вокзале Хеннинга царило столпотворение – Саймон и Берта отправились ночным поездом в Чикаго, а оттуда в Итаку, штат Нью-Йорк. Саймону предстояло продолжить обучение в Корнелльском университете, а Берту приняли в музыкальную консерваторию Итаки.
Почти девять месяцев Берта регулярно писала родителям о своей жизни на новом месте и о том, как они счастливы друг с другом. Но в начале лета 1921 года письма от Берты стали приходить все реже и реже. Синтия и Уилл страшно беспокоились. Им казалось, что случилось что-то плохое, о чем Берта не хочет рассказывать. Уилл дал Синтии пятьсот долларов, чтобы она отправила их дочери на личные расходы, не сообщая об этом Саймону. Но письма от Берты стали приходить еще реже. В конце августа Синтия сообщила Уиллу и своим ближайшим друзьям, что сама поедет в Нью-Йорк, чтобы узнать, что там происходит.
За два дня до намеченного отъезда в полночь во входную дверь постучали. Уилл и Синтия уже спали. Первой с кровати вскочила Синтия, Уилл за ней. Путаясь в ночной рубашке, Синтия бросилась в прихожую. За широкими французскими стеклянными дверями в лунном свете она увидела силуэты Берты и Саймона. Синтия громко закричала и кинулась открывать.
– Прости, мама, что не писали, – спокойно сказала Берта. – Мы хотели сделать вам сюрприз…
И она протянула Синтии небольшой сверток, завернутый в одеяло. Сердце Синтии заколотилось, Уилл заглядывал ей через плечо. Синтия откинула одеяльце и увидела круглое коричневое личико…
Этим младенцем шести недель от роду был я.
Глава 118
Позже папа со смехом рассказывал мне о том ночном сюрпризе, на которые он был большой мастер.
– Я чуть было не потерял тогда сына, – говорил папа. – Дедушка Уилл Палмер немедленно забрал тебя у бабушки, не говоря ни слова, вынес во двор и ушел куда-то за угол. Там он оставался около получаса. Когда вернулся, ни Синтия, ни Берта, ни я не сказали ему ни слова. Наверное, потому что он был Уилллом Палмером, а может быть, потому что все мы знали, как страстно он хотел иметь сына – а ты был сыном Берты и вполне годился на эту роль.
Примерно через неделю папа вернулся в Итаку, а мы с мамой остались в Хеннинге. Родители решили, что так будет легче – ведь папе предстояло писать магистерскую диссертацию. Бабушка и дедушка меня буквально усыновили – особенно дед.
Бабушка рассказывала мне, что он постоянно носил меня на руках. Когда я научился ходить, мы стали вместе гулять по городу – на каждый его шаг приходилось три моих. И при этом я крепко держался своим маленьким кулачком за его левый указательный палец. Он возвышался надо мной, как черное, высокое, сильное дерево. Порой дед останавливался, чтобы поболтать с теми, кого мы встречали. Дед учил меня смотреть людям прямо в глаза и разговаривать четко и вежливо. Порой люди поражались, как хорошо я воспитан и как быстро расту.
– Да, он у нас такой, – польщенно отвечал дед.
В офисе компании дед позволял мне играть с разными деревяшками. В моем распоряжении были всевозможные доски и планки из дуба, кедра, сосны и дерева гикори, разной длины и ширины. Каждое дерево пахло по-своему. Я воображал удивительные путешествия в далекие места и давние времена. Иногда дед позволял мне сидеть в его кабинете на личном вращающемся кресле с высокой спинкой. Я надевал его зеленую бейсболку с длинным козырьком и вертелся во все стороны так, что голова у меня кружилась и после того, как я останавливался. Рядом с дедом мне нравилось все – я был готов идти куда угодно и заниматься чем угодно.
Он умер, когда мне было пять лет. Я рыдал так горько, что доктор Диллард дал мне стакан какой-то мутной жидкости молочного цвета, чтобы я мог уснуть ночью. Но я навсегда запомнил множество людей, черных и белых, выстроившихся в длинную очередь на дороге возле нашего дома. Все они стояли со склоненными головами, женщины были в темных шарфах, мужчины держали шляпы в руках. Несколько дней мне казалось, что рыдает весь мир.
