Папа, который уже почти закончил свою диссертацию, приехал из Корнелла, чтобы взять на себя управление лесопилкой, а мама начала преподавать в местной школе. Я очень любил деда и видел, как горюет бабушка. Мы с ней очень сблизились в этот период. Куда бы она ни пошла, я всегда следовал за ней.
Думаю, так она пыталась заполнить пустоту после ухода деда. Каждую весну бабушка стала приглашать своих родственниц из семейства Мюрреев, и частенько они проводили у нас все лето. Эти женщины лет пятидесяти приезжали из городов с незнакомыми мне названиями – из Дайерсберга, штат Теннесси, Инкстера, штат Мичиган, Сент-Луиса и Канзас-Сити. Я познакомился с тетей Плас, тетей Лиз, тетей Тилл, тетей Винни и кузиной Джорджией. Когда посуда после ужина была перемыта, все они усаживались на крыльце в плетеных креслах-качалках, а я вертелся между ними, стараясь держаться поближе к белому креслу, где сидела бабушка. Время близилось к закату, вокруг кустов жимолости летали светлячки. Я навсегда запомнил, что практически каждый вечер (если, конечно, не случалось чего-то экстраординарного) тетушки говорили об одном и том же – о том, что, как я узнал позже, было нашей длинной семейной историей, которая складывалась годами и передавалась из поколения в поколение.
Из-за этих разговоров мама и бабушка поссорились – единственный раз на моей памяти. Порой бабушка заговаривала об этом и в те дни, когда летних гостей в нашем доме не было, а мама почти всегда резко обрывала ее:
– Сколько раз я просила тебя не вспоминать эту историю рабства! Это совершенно недопустимо.
Бабушка отвечала еще более резко:
– Если тебе нет дела до того, кто ты такая и откуда, то мне есть!
Потом они целый день, а то и дольше, не разговаривали друг с другом.
Но я точно понимал: все, о чем говорили бабушка и другие седые дамы, уходит корнями в глубокое прошлое, когда они были еще девочками. Иногда кто-то из них указывал на меня пальцем и говорил:
– Я была не больше тебя, малыш!
Я не мог представить, что старая, морщинистая женщина когда-то была такой же маленькой, как я. Это было выше моего понимания. Но именно это заставило меня осознать, что все, о чем они говорили, происходило очень давно.
Я был слишком мал и многого просто не понимал. Не знал, что такое «старый масса» или «старая миссис». Не знал, что такое «плантация», хотя догадывался, что это нечто вроде фермы. Но, слушая эти истории каждое лето, постепенно начал запоминать имена и то, что было связано с ними. Самым старым из всех, о ком говорили женщины, был мужчина, которого называли «Африканец». Я узнал, что его привезли в эту страну на корабле и высадили в каком-то городе, который они называли «Наплис». Там Африканца купил «масса Джон Уоллер», у которого была плантация в каком-то «округе Спотсильвания, что в Вирджинии». Африканец пытался бежать. Четвертая попытка оказалась самой неудачной: его поймали два профессиональных ловца рабов. Они решили проучить его как следует. Его могли либо кастрировать, либо отрубить ему ногу. К счастью для всех нас, ему решили отрубить половину ступни. «Благодарение Иисусу, – твердили бабушка и тети, – иначе бы нас здесь не было». Я никак не мог понять, почему белые люди совершили такой злой и низкий поступок.
Жизнь Африканца спас брат массы Джона, доктор Уильям Уоллер. Подобная бессмысленная жестокость так возмутила его, что он купил Африканца и оставил у себя. Африканец был калекой и мог выполнять лишь определенную работу. Доктор приставил его к огороду. И этот Африканец прожил на одной плантации очень долго – а ведь в те времена рабов, особенно мужчин, продавали так часто, что многие дети вырастали, не имея представления о том, кем были их родители.
Бабушка и тети говорили, что хозяева давали собственные имена африканцам, которых привозили на кораблях. Нашего предка назвали Тоби. Но он не позволял другим рабам называть себя так и всегда повторял, что его имя – Кинте.
Тоби, или Кинте, работал в огороде, а потом стал кучером массы. На плантации он познакомился с женщиной-рабыней и позже женился на ней. Бабушка называла эту женщину «Белл, кухарка из большого дома». У них родилась маленькая девочка, которую назвали Киззи. Когда ей было около четырех-пяти лет, отец-африканец стал брать ее с собой, указывать на разные предметы и называть их на своем родном языке. Он указывал на гитару и говорил «ко». Указывал на реку, которая протекала рядом с плантацией – это была Маттапони, – и говорил «Камби Болонго». Он называл ей самые разные места и вещи. Когда Киззи стала старше, а ее африканский отец лучше выучил английский, он начал рассказывать ей истории о себе, своем народе и родине – и о том, как его увезли оттуда. Он рассказывал, что пошел в рощу, чтобы срубить дерево и сделать барабан, и там на него напали четверо мужчин. Они скрутили и похитили его, а потом сделали рабом.
Когда Киззи было шестнадцать лет, ее продали новому хозяину, Тому Ли, владельцу небольшой плантации в Северной Каролине. Там она родила мальчика, отцом которого был сам Том Ли. Хозяин назвал мальчика Джорджем.
Когда Джорджу было около пяти лет, мать начала рассказывать ему про деда Африканца. И он запомнил ее истории наизусть. А когда Джорджу было двенадцать лет, он стал учеником старого дяди Минго. Дядя Минго тренировал бойцовских петухов своего хозяина, и Джордж вскоре изучил все хитрости этого дела. Он стал настолько хорош в своем деле, что его прозвали «Цыпленком Джорджем» – и это имя даже написано на его надгробном камне.
Когда Цыпленку Джорджу было около восемнадцати лет, он женился на девушке-рабыне Матильде, и она родила ему восемь детей. После рождения каждого ребенка Цыпленок Джордж собирал всю семью в хижине и рассказывал им про своего африканского прадеда Кинте, который называл гитару «ко», реку в Вирджинии «Камби Болонго», а другие вещи по-своему. И каждый раз он рассказывал, как прадед пошел за деревом, чтобы сделать барабан, а там его схватили и продали в рабство.
Восемь детей Цыпленка Джорджа росли, взрослели, женились, и у них тоже появлялись дети. Четвертый сын, Том, стал кузнецом. Со временем его и всю остальную семью продали массе Мюррею, хозяину табачной плантации в округе Аламанс в Северной Каролине. Там Том встретился с девушкой-рабыней Иреной, наполовину индеанкой, с плантации массы Холта, хозяина хлопковой фабрики. Ирена тоже родила восемь детей. И каждому своему ребенку Том по традиции, заложенной его отцом, Цыпленком Джорджем, рассказывал про своего африканского прапрадеда и всех его потомков.
Младшей дочерью Тома была Синтия. Ей было всего два года, когда ее отец Том и дед Цыпленок Джордж повели караван освобожденных рабов на запад, в Хеннинг, штат Теннесси. И там Синтия познакомилась с Уиллом Палмером, а в двадцать два года стала его женой.
Я целиком и полностью погружался в рассказы обо всех этих неизвестных мне людях, живших давным-давно. Но больше всего меня поражало то, что длинное повествование в конце концов приводило меня к Синтии… Я во все глаза смотрел на бабушку! И на тетю Винни, тетю Матильду и тетю Лиз, ее старших сестер, которые вместе с ней ехали в фургонах на запад.
