Один из переводчиков подошел ко мне и шепнул на ухо:
– Они так рассматривают вас, потому что никогда еще не видели чернокожего американца.
И эти слова поразили меня сильнее, чем все, что происходило вокруг меня и со мной. Эти люди видели во мне не человека, а символ! Символ двадцати пяти миллионов чернокожих, которые жили за великим океаном.
Люди, столпившиеся вокруг сказителя, о чем-то оживленно заговорили на языке мандинго, то и дело бросая на меня заинтересованные взгляды. Через какое-то время старик повернулся, прошел мимо своих односельчан, мимо трех переводчиков и подошел прямо ко мне. Он пристально смотрел мне в глаза, считая, что я должен понимать его язык мандинго. И он сказал мне, что они испытывают глубокие чувства к тем неизвестным миллионам чернокожих, живущих в разных местах, куда их увезли на кораблях рабовладельцев. Переводчик пришел мне на помощь:
– Предки рассказывали нам, что многие из тех, кто жил здесь когда-то, оказались в изгнании, в месте, называемом Америкой, и во множестве других мест.
Старик сел на землю лицом ко мне. Жители деревни спешно собрались за ним. И он начал рассказывать мне историю рода Кинте, которая передавалась из уст в уста на протяжении веков с незапамятных времен. Он не просто рассказывал – мне казалось, что он читает какой-то древний свиток. А для замерших в почтительном молчании жителей деревни это было настоящее событие. Сказитель говорил, наклонясь вперед. Тело его окаменело, шея напряглась, каждое слово казалось почти физически ощутимым. После пары предложений он немного расслаблялся, откидывался назад и слушал, как переводит его слова переводчик. В голове сказителя хранилась невероятно сложная генеалогия рода Кинте на протяжении множества поколений: кто на ком женился, у кого были какие дети, на ком женились эти дети, кто у них родился. Это было просто невероятно. Я был поражен не только обилием деталей, но почти библейским стилем повествования: «И такой-то взял в жены такую-то и родил… и родил… и родил…» Он называл имена всех супругов и имена их многочисленных отпрысков и их отпрысков… Чтобы указать время, сказитель упоминал важные события: «в год большой воды» – наводнения – «он убил буйвола». А для того чтобы точно определить дату, нужно было выяснить, когда произошло то самое наводнение.
Чтобы мне было проще понять энциклопедическую сагу, которая разворачивалась перед моими глазами, сказитель сказал, что род Кинте возник в стране Древнее Мали. Мужчины рода Кинте традиционно были кузнецами, «теми, кто покорил себе огонь», а женщины делали керамику и занимались ткачеством. Со временем одна ветвь рода перебралась в Мавританию, и из Мавритании один из членов рода, Каираба Кунта Кинте, марабут, то есть святой человек мусульманской веры, отправился в страну Гамбию. Сначала он пришел в деревню Пакали Н’Динг, пожил там какое-то время, потом отправился в деревню Джиффаронг, а оттуда в Джуффуре. В Джуффуре Каираба Кунта Кинте взял себе первую жену, девушку мандинго по имени Сиренг. От нее у него было двое сыновей, Джаннех и Салум. Потом он взял вторую жену по имени Яйса. От Яйсы у него был сын Оморо.
Три сына росли в Джуффуре, пока не стали мужчинами. Потом двое старших, Джаннех и Салум, ушли и основали новую деревню Кинте-Кунда Джаннех-Я. Младший сын, Оморо, оставался в Джуффуре, пока ему не исполнилось тридцать дождей – лет. Потом он женился на девушке мандинго по имени Бинта Кебба. У Бинты Кебба от Оморо Кинте с 1750 по 1760 годы родилось четверо сыновей: Кунта, Ламин, Суваду и Мади.
Старый сказитель говорил уже почти два часа. Раз пятьдесят он упоминал какие-то детали из жизни тех, о ком рассказывал. Назвав имена четырех сыновей Оморо, сказитель добавил еще что-то, и переводчик сказал:
– Когда пришли солдаты короля (еще одна деталь, позволяющая определить время), старший из четырех сыновей, Кунта, пошел из своей деревни срубить дерево… и больше его никогда не видели…
И сказитель продолжил свой рассказ.
Я буквально окаменел. Кровь застыла в моих жилах. Этот человек, который всю жизнь провел в крохотной африканской деревушке, никак не мог знать, что только что он произнес слова, которые я слышал всю свою жизнь. Именно это рассказывала мне бабушка и ее сестры на крыльце нашего дома в Хеннинге, штат Теннесси! Мне рассказывали об африканце, который всегда твердил, что его имя Кинте, который называл гитару «ко», а реку в штате Вирджиния – «Камби Болонго». Мне рассказывали, что его похитили работорговцы, когда он вышел из своей деревни, чтобы срубить дерево и сделать себе барабан.
Я порылся в своем вещевом мешке, нашел потрепанный блокнот, на первых страницах которого была записана бабушкина история, и показал ее переводчику. Прочитав мои записи, изумленный переводчик что-то быстро заговорил, обращаясь к сказителю. Тот пришел в невероятное возбуждение, вскочил, начал что-то говорить жителям деревни, указывая на мой блокнот в руках переводчика. Тут уже загалдели все.
Не помню, чтобы кто-то обращался ко мне по отдельности. Помню лишь, что все семьдесят жителей деревни образовали вокруг меня широкое человеческое кольцо и стали двигаться против часовой стрелки, что-то распевая – то громко, то тихо, то опять громко. Тела их сближались, они высоко задирали колени и громко топали, поднимая облака красноватой пыли…
Из движущегося круга вышла женщина – одна из десятка женщин, к спинам которых были привязаны младенцы. Ее иссиня-черное лицо исказилось, она двигалась ко мне, топая босыми ногами по земле. Отвязав ребенка, она почти швырнула его мне, словно говоря: «Возьми его!» И я взял и прижал ребенка к себе. Потом она забрала своего ребенка. Другая женщина швырнула мне своего младенца… потом следующая… и следующая… пока я не обнял около десятка младенцев. Смысл этого действа открыл мне почти через год профессор Гарварда, доктор Джером Брунер:
– Вы не знали, что принимали участие в одной из древнейших церемоний человечества – «Наложении рук»! Так эти люди говорили вам: «Через эту плоть, которая есть мы, мы становимся тобой, а ты – нами!»
Потом мужчины Джуффуре отвели меня в свою мечеть, построенную из бамбука и соломы, и молились вокруг меня на арабском языке. Я стоял на коленях и думал: «Вот место, откуда растут мои корни, но я не понимаю ни одного слова». Позже мне перевели смысл их молитвы: «Благословен будь, Аллах, ибо тот, кто давно был потерян для нас, возвращен волей Аллаха».
Поскольку приплыли мы по реке, я хотел вернуться по земле. Я сидел в машине за спиной молодого водителя из племени мандинго. Машина двигалась к Банжулу. За нашими спинами поднимались облака пыли и оседали на горячую, каменистую, ухабистую проселочную дорогу. Голова моя кружилась от только что пережитого… Если бы каждый чернокожий американец мог знать то же, что и я! Если бы ему передали хотя бы крупицы знаний о его африканских предках по отцу или матери! Если бы он знал, где жил его предок, когда был схвачен и продан в рабство! Если бы он знал, когда это произошло! Тогда многие чернокожие американцы могли бы разыскать старых, умудренных жизнью сказителей и найти свой род – может быть, в той же самой деревне!
Перед моим мысленным взором, словно на туманном кино-экране, стали разворачиваться истории порабощения миллионов наших предков. Многие тысячи были похищены по отдельности, как мой предок Кунта. Но миллионы просыпались среди ночи, крича от ужаса, в разграбленных и сожженных деревнях. Тех, кто выжил, заковывали в цепи и вели длинной чередой, «караваном», к кораблям рабовладельцев. Порой такие караваны растягивались на целую милю. Я представлял, как бросали умирать тех, кто был слишком слаб, чтобы продолжать мучительный марш к побережью. Представлял, как выживших выводили на пляж, смазывали жиром, брили, унизительно осматривали, часто клеймили раскаленным железом. Представлял, как их гнали на большие корабли, безжалостно осыпая ударами кнутов. Я буквально слышал, как кричали эти люди, видел, как вцеплялись они руками в берег и засовывали пригоршни песка в рот, стараясь забрать с собой хоть частицу родной Африки. Видел, как их хлестали, избивали, сталкивали в зловонные трюмы кораблей работорговцев и приковывали к полкам – зачастую рабов было столько, что они могли лежать только на боку, как ложки в ящике…
