Глава 45
С каждым днем ходить в кандалах становилось все труднее. Боль была невыносимой. Но Кунта продолжал твердить себе, что обрести свободу можно только одним способом – нужно заставить себя делать все, что от него требуют, демонстрируя полное непонимание и тупость. Он так и поступал, но его глаза, уши и нос не упускали ничего – он замечал и оружие, и слабость тубобов, которой можно будет воспользоваться. В конце концов они снимут кандалы – и тогда он снова убежит.
Каждое утро звучал рог, созывающий черных на работу. Кунта, хромая, выбирался из своей хижины и видел, как странные черные выходят на улицу, вялые и сонные, и принимаются плескать себе в лицо воду, принесенную из колодца. Кунта безумно тосковал по стуку пестиков в ступках – так готовили завтрак в его родной деревне. Он входил в хижину старой поварихи и съедал все, что она ему давала – конечно, кроме грязной свинины. За едой его глаза обшаривали хижину в поисках оружия, которым можно было бы завладеть незаметно. Но кроме закопченной кухонной утвари, висевшей над очагом, в хижине были только круглые, плоские железные миски, в которых повариха давала ему еду, которую он ел руками. Он видел, как сама она ест с помощью тонкого металлического предмета с тремя или четырьмя близко расположенными штырьками, на которые накалывалась еда. Предмет его заинтересовал. Хотя он был очень мал, но мог быть полезен – если бы только удалось чем-то отвлечь повариху, когда блестящий предмет будет в пределах досягаемости.
Как-то утром он ел свою кашу, наблюдая, как повариха режет кусок мяса ножом. Раньше он ножа не видел. Кунта уже представлял, что можно было бы с ним сделать, если бы он оказался в его руках. И тут с улицы донесся пронзительный визг боли. Крик этот настолько совпал с мыслями Кунты, что он буквально подскочил на месте. Ковыляя в своих кандалах, он выбрался на улицу и увидел, что остальные черные уже выстроились в цепочку, чтобы идти на работу. Многие еще дожевывали последние куски завтрака, чтобы не получить трепки за опоздание. Позади на земле лежала свинья. Из ее перерезанного горла хлестала кровь. Двое черных подняли ее и опустили в огромный котел с кипящей водой, потом вытащили и принялись соскребать щетину. Кожа свиньи по цвету была такой же, как у тубобов – Кунта обратил на это внимание, когда свинью подвесили за ноги на крюках, распороли ей живот и выпустили внутренности. Кунта сморщился от зловония свиных кишок. Шагая вместе с остальными на поле, он с трудом сдерживал дрожь отвращения при мысли о том, что ему приходится жить среди язычников, пожирающих мясо этого нечистого животного.
Каждое утро на стеблях кукурузы появлялся иней, а над полями висела дымка, пока ее не разгоняло поднимающееся солнце. Сила Аллаха не переставала поражать Кунту – даже в таких далеких местах, как эта земля тубобов за большой водой, солнце и луна Аллаха тоже вставали и пересекали небо, хотя солнце не было таким жарким, а луна – такой прекрасной, как в Джуффуре. Только люди в этом проклятом месте никак не могли быть творением Аллаха. Тубобы вообще не походили на людей, а понять поведение черных Кунта не мог, как ни пытался.
Когда солнце достигало центра неба, звучал низкий рог, сообщая о прибытии деревянной повозки, которую тянуло животное, похожее на лошадь, но еще больше на огромного осла. Кунта слышал, как этих животных называли мулами. За повозкой шла старая повариха. Черные выстраивались в очередь, и она выдавала каждому плоские лепешки и тыквенную миску какого-то варева. Черные съедали это стоя или сидя, а потом запивали водой, которую разливали из бочки, стоявшей на той же повозке. Каждый день Кунта подозрительно обнюхивал варево, прежде чем попробовать – вдруг там окажется свинина. Но обычно это были одни лишь тушеные овощи. Никакого мяса он не видел и не чуял. Легче было с хлебом, потому что он сам видел, как черные женщины перемалывают кукурузу в муку в ступках каменными пестиками – почти так же, как в Африке, только пестик у Бинты был деревянный.
Иногда еда была знакома Кунте – земляные орехи и каньо, которое здесь называли «окра», а еще со-со – по-местному «коровий горох». Здешние черные очень любили большой фрукт – они называли его арбузом. Но Аллах лишил этих людей манго, пальмовой сердцевины, плодов хлебного дерева и других восхитительных фруктов, которые почти повсеместно росли на кустах и деревьях в Африке.
Тубоб, который привез Кунту в это место – черные называли его «масса», – каждый день выезжал на поля, где они работали. Кунта сразу замечал его светлую соломенную шляпу. Масса о чем-то говорил с тубобом, следившим за работой. Он указывал в разные стороны длинной плетеной кожаной плетью. Кунта видел, как тубоб-«надсмотрщик», завидев массу, усмехается и кривится, почти так же, как черные.
Много странного происходило каждый день. По вечерам Кунта обдумывал все произошедшее у себя в хижине, когда сон к нему не шел. Судя по всему, черных ничего не беспокоило – они стремились лишь угодить тубобу с его жалящим кнутом. Кунте было отвратительно видеть, как черные судорожно принимаются за работу, только завидев вдали тубоба, а если тот отдавал им какой-то приказ, они сломя голову бросались его исполнять. Кунта представить не мог, что должно было случиться с этими людьми, чтобы они превратились в покорных коз и обезьян. Может быть, все дело в том, что они родились здесь, а не в Африке, и единственный известный им дом – это хижины тубобов, сложенные из бревен, соединенных между собой землей со свиной щетиной? Эти черные никогда не знали, каково это – потеть под солнцем не для хозяев-тубобов, а для самих себя и своего народа.
Но Кунта поклялся себе: сколько бы времени ни пришлось ему провести среди этих людей, он никогда не станет таким, как они. Каждую ночь он снова и снова обдумывал план бегства из этой презренной страны. И почти каждую ночь проклинал себя за неудачную попытку. Вспоминая, каково ему было среди колючих кустов в окружении злобных псов, он точно знал, что следующий его план будет лучше. Сначала он сделает амулет, который обеспечит ему безопасность и успех. Потом нужно разыскать или соорудить какое-то оружие. Даже заостренной палкой можно проткнуть животы собакам, тогда удастся уйти подальше и тубобы с черными не отрежут ему путь через кусты, где поймали его в прошлый раз. А еще нужно как следует изучить окрестности, чтобы найти надежное укрытие.
Хотя Кунта часто полночи лежал без сна, обдумывая свои планы, он всегда просыпался с первыми петухами, будившими остальную дичь. Он заметил, что в этом месте птицы просто щебечут и поют – никаких оглушительных криков зеленых попугаев, поднимавших всех в Джуффуре. Здесь вообще не было ни попугаев, ни обезьян – а ведь дома они вечно сердито пререкались на ветках деревьев и швырялись в проходивших внизу людей палками. Не видел здесь Кунта и коз – впрочем, самым невероятным ему казалось то, что местные держали в загонах свиней и даже кормили этих нечистых животных.
Но даже визг свиней не казался Кунте таким отвратительным, как язык тубобов. Они и сами разговаривали как свиньи. Кунта не слышал ни слова на мандинго или другом африканском языке. Он тосковал по своим товарищам с большого каноэ, даже по язычникам. Что с ними случилось? Куда их увезли? На другие фермы тубобов, такие же, как эта? Где бы они ни были, тоскуют ли они так же, как он, по сладости родного языка? Чувствуют ли себя одинокими и загнанными в угол, не понимая языка тубобов? Кунта знал, что, если он хочет бежать от тубобов, ему нужно научиться этой странной речи. Не подавая виду, он начал учить отдельные слова – «свинья», «кабан», «арбуз», «коровий горох», «надсмотрщик», «масса»… И главное выражение – «да, сэр, масса». Ничего другого черные главному тубобу никогда не говорили. Он слышал, как черные называли женщину-тубоба, которая жила с «массой» в большом белом доме, «миссус». Как-то раз Кунта видел ее – костлявая особа цвета жабьего брюшка. Она ходила среди кустов и лиан вокруг большого дома и срезала цветы.
