– Когда масса сказал мне это, я ответила ему, что тетушка Сьюки и сестра Мэнди на коленях молятся Иисусу каждое воскресенье и в другие дни, – рассказывала Белл рабам. – И он ничего не сказал, чтобы наблюдать за нами, так что мы будем продолжать молиться!
Оставаясь в хижине только с Кунтой и Киззи, Белл несколько дней выискивала в газетах, выброшенных массой, последние известия. Она целый час читала большую статью, а потом сообщила всем, что был принят какой-то Билль о правах. Она долго примеривалась, а потом прочла непонятное слово «ра-ти-фи-ци-ро-ван». Но больше всего новостей было о последних событиях на Гаити – впрочем, большую их часть все уже знали. Новости передавали из уст в уста. Бунт рабов на Гаити распространился так широко и быстро из-за суровых ограничений и жестоких наказаний в отношении черных. Сложив газеты и отложив их в сторону, Белл сказала:
– Мне кажется, они ничего не могут сделать против нас – разве что заковать всех в цепи.
Но в следующие месяцы поток новостей с Гаити постепенно иссяк, а вместе с этим ослабела и напряженность. Все ограничения на Юге постепенно были сняты. Начался сезон уборки, и белые поздравляли друг друга с большим урожаем хлопка – и рекордными ценами, назначенными за него. Скрипач играл на таком количестве балов в больших домах, что днем, возвращаясь домой, падал без сил и отсыпался.
– Похоже, массы получили столько денег за хлопок, что решили танцевать до упаду! – говорил он Кунте.
Но белых поджидало очередное огорчение. Во время поездки в город вместе с массой Кунта услышал раздраженные разговоры о растущем количестве «обществ противников рабства», организованных «предателями белой расы» не только на Севере, но и на Юге. Кунта сообщил Белл об услышанном, а она сказала, что читала то же самое в газетах массы. Наверное, общества эти стали появляться в ответ на черный бунт на Гаити.
– Говорю тебе, что есть хорошие белые! – твердила она Кунте. – Точно есть! Я слышала, что многие выступали против первых кораблей с африканскими ниггерами!
Кунта хотел спросить у Белл, откуда тогда взялись ее собственные деды, но она бы сразу обиделась, поэтому промолчал.
– Про это должны писать в газете, – продолжала она. – Массы злятся и ругаются и всё твердят про врагов страны. Но важно то, что все больше белых людей становятся противниками рабства. И чем больше об этом говорят, тем больше массы в глубине души сомневаются, правы они или нет. – Белл посмотрела на Кунту. – Особенно если они называют себя христианами.
Помолчав, она снова посмотрела на него с лукавым огоньком в глазах.
– Как ты думаешь, о чем мы разговариваем с тетушкой Сьюки и сестрой Мэнди по воскресеньям, когда собираемся петь и молиться? О белых людях. Они называют себя квакерами. Они были против рабства еще до войны за независимость – я имею в виду здесь, в Вирджинии. И многие из них были массами и владели ниггерами. Но потом проповедники стали говорить, что черные тоже люди и у них есть такое же право быть свободными, и некоторые массы-квакеры стали освобождать своих ниггеров и даже помогать им перебираться на Север. А теперь квакеров, которые еще держат ниггеров, остальные осуждают. Я слышала, если они не отпускают своих ниггеров, церковь заставляет их это сделать. И они их отпускают!
– Лучше всех из них методисты, – продолжала Белл. – Помню, я читала про них десять или одиннадцать лет назад. Методисты созвали большое собрание в Балтиморе и решили, что рабство противно закону Господа, и если человек называет себя христианином, он не должен иметь рабов. Поэтому методисты и квакеры требуют законов о свободе ниггеров. Белые баптисты и пресвитериане – масса и все Уоллеры – пока не знают, что делать. Их больше всего волнует собственная свобода. Они хотят молиться, как им нравится. Они не обижают своих ниггеров и считают, что их совесть чиста.
Как бы Белл ни убеждала его, что среди белых есть противники рабства, о которых пишут в газетах массы, Кунта никогда еще не слышал от тубобов ничего подобного. Слышал он только обратное. Весной и летом 1792 года масса часто ездил в экипаже вместе с самыми влиятельными и богатыми плантаторами, политиками, адвокатами и торговцами штата. Если ничего экстренного не случалось, они постоянно говорили о проблемах, которые создают им черные.
Если хочешь правильно управлять рабами, нужно сразу понять, что их африканское прошлое, когда они жили в джунглях с животными, делает их глупыми и ленивыми от природы. Им свойственны нечестивые привычки. Долг христиан – миссия, порученная им самим Господом, – внушать этим существам некое представление о дисциплине, морали и уважении к труду – конечно, собственным примером, но также законами и необходимыми наказаниями. Разумеется, не следует забывать о поощрении и наградах тем, кто этого заслуживает.
Любая мягкость со стороны белых неизбежно ведет к нечестности, уловкам и хитрости, свойственным низшим видам. Блеянье обществ противников рабства и им подобных может исходить только от тех (в особенности на Севере), у кого никогда не было черных и кто никогда не пробовал управлять плантацией. Такие люди просто не понимают, что тяготы владения рабами способны исчерпать терпение любого. Они даже не представляют, сколько души и сердца требуется для такой работы.
Кунта слушал одни и те же заклинания снова и снова. Они стали для него настолько привычны, что он просто не обращал на них внимания. Но порой Кунта не мог понять, почему его соотечественники просто не поубивали всех тубобов, ступивших на землю Африки. И он так и не нашел ответа, который мог бы принять.
Глава 71
В жаркий августовский полдень тетушка Сьюки бегом прибежала к Скрипачу, работавшему на помидорных грядках, и, задыхаясь, сказала, что страшно волнуется за старого садовника. Когда он не пришел на завтрак, она не обратила на это внимания. Но он не появился и во время обеда. Она забеспокоилась и по-шла к его хижине. Она стучала и звала его, но никакого ответа не получила. Тетушка Сьюки совсем разволновалась и решила, что лучше найти Скрипача, чтобы узнать, не с ним ли старик. Но садовника на огороде не было.
– Я знал, что случилось что-то плохое, еще до того, как пришел туда, – вечером сказал Скрипач Кунте.
А Кунта ответил, что, когда вез массу домой после обеда, в груди ощущал какое-то странное чувство.
– Он просто лежал в постели, так мирно и покойно, – рассказывал Скрипач, – с улыбкой на лице. Казалось, спит. Но тетушка Сьюки сказала, что он уже проснулся на небесах.
Скрипач пошел сообщить печальную новость тем, кто работал в полях. Старший над ними, Като, вернулся вместе с ним, чтобы помочь обмыть тело и положить его на холод. Потом они вывесили пропотевшую соломенную шляпу садовника на дверь – традиционный траурный знак. Вечером работники собрались перед хижиной, чтобы отдать садовнику последнюю дань уважения. А потом Като и еще один работник отправились рыть могилу.
Кунта страшно горевал – не только из-за смерти садовника. Он корил себя за то, что после рождения Киззи навещал старика не так часто, как следовало. Казалось, ему просто не хватает времени – а теперь стало слишком поздно. Белл он застал в слезах, как и ожидал, но его удивило то, почему она плачет.
