Как мы тогда разозлились! Променять нас, рассказы про далекий загадочный Афган на каких-то девок и танцульки! Но тут Васька, заговорщицки подмигнув, вытянул из нижнего ящика серванта пачку фотографий.
— Во-о, Пахины! Смотрите, какие они прикольные!
Фотографии были любительские, черно-белые, не самого хорошего качества, размазанные по краям и местами передержанные, но мы с жадностью рассматривали все мало-мальски различимые детали на снимках и млели от вида мужественных парней в лихо заломленных панамах со звездами и выгоревших до белизны хэбехах. Парни, среди которых был и Пашка, стояли на фоне гор, техники, небрежно держали автоматы и улыбались. Для нас они все были герои. И нам отчаянно хотелось походить на них: вот так же стоять, обняв друг друга за плечи, держать автоматы, ну, или сидеть на броне бэтээра с красивым названием «семидесятка». Душою и нашими детскими мечтами тогда мы были с ними, среди них, такие же, как они на снимках, — веселые и бравые. На обратных сторонах были пожелания и подписи. Желали удачи и мира, а вот подписывались странно — Ваган, Якут, Далман, Сокол, Бульдог, Студент. На что важный от обладания этими фотографиями и старшим братом Васька нам пояснил, что на войне надо шифроваться и поэтому придумывают клички. И мы сразу же решили не отставать и тоже выбрать себе прозвища и обращаться друг к другу только по ним. Сломав голову и перебрав все подряд, начиная от откровенно уголовных, которые носили некоторые обитатели все тех же сталинок, до прочитанных здесь же на снимках. Повторяться не хотелось, и на второй час раздумий и споров было принято, на наш взгляд, оптимальное решение — сократить фамилии. Так Васька Бугаров стал Буга, а Мишка Марейчик — Марьян, а вот с моей фамилией оказалось сложнее, ну как можно сократить Смирнову? Я даже расстроилась, но Васька нашелся и гордо изрек:
— Значит, ты будешь Лайка!
— Почему Лайка? — не поняла я.
— Ну, раз из фамилии выжать нечего, то будем сокращать имя.
Тут до меня дошло. Имечко у меня было еще то! Сами полюбуйтесь — Аглая! Не раз я тихонько ревела от такого подарка бабушки. Видите ли, она умоляла мою маму, когда та ходила беременная, чтобы, если у нее родится дочь, назвали Аглаей, в честь какой-то женщины, которая спасла во время войны бабулю и ее новорожденного сына, моего папку. Мама согласилась, в душе свято веря, что будет сын. Но родилась я. Пришлось слово держать. Эх, как же мне хотелось тогда простое, самое распространенное имя. Незаметно влиться во множество девочек из класса и затеряться среди Наташ, Оль, Лен, а не выделяться, попадая тем самым на злые языки одноклассников. На что мама как умела, так и успокаивала, что, мол, зато другой девочки с таким именем нет. От этого было не легче, а наоборот, думалось, что просто больше никому и в голову не пришло так по-дурацки назвать свою дочь. Имя отдавало непроглядной стариной и было чуждым советскому времени. Ну почему ту замечательную женщину не звали иначе!
И вот друг Васька нашел выход. Аглая, Аглайка, Лайка! Лайка — это же замечательная, красивая, ловкая, выносливая и верная собака. Собак я любила и с самого раннего детства не упускала возможности пообниматься со всеми уличными барбосами. Те в свою очередь как-то очень благосклонно относились к моим нежностям.
В общем, так вот и прилипло к нам, подхваченное остальной детворой: Марьян, Буга и Лайка. Да и дружба наша после этого окрепла, поддерживаемая статусом «эта троица».
В то лето игры наши были сплошь в войнушку, иногда разбавленные «казаками-разбойниками». Помню, как, приноровив в качестве автоматов и пулеметов найденные тут же на улице палки, начали играть в наступление на фрицев. Правда, враги, пацаны со второй сталинки, фрицами считали именно нас. В общем, это было не существенно, главное — понятно, кто враг, а кто свой. В запале боя один из наших, самый маленький и щуплый, Валерик Сухарев, начал кричать, что он ранен. Меня толкнул в бок рыжий третьеклассник Борька и сказал:
— Иди, спасай!
Я возмутилась, мол, я не санинструктор, пусть сам идет и вытаскивает его в медсанбат, а я буду прикрывать их шквальным огнем. Петька аж покраснел от возмущения и начал орать, что раз я девчонка, то медсестра, и, значит, я должна идти и спасать Валерку. Спорить мы начали громко и увлеченно, забив на войну, на врагов, сразу поделив меж собой и друзей. Конечно же, Марьян и Буга встали на мою сторону, а вот закадыки Борьки — на его. Так что орали уже двумя лагерями. Растерянный Валерка раз десять пытался всем нам объявить, что он самоизлечился, и канючил, чтобы продолжили играть дальше. Но мы разошлись не на шутку, уже готовые вцепиться друг в друга, не обращая внимания на то, что идейные враги сейчас стоят недалеко в сторонке и удивленно наблюдают за нашей «внутриусобицей». Точку в споре поставил Павел, который курил у подъезда и наблюдал за нашей баталией. Толпой мы подскочили к нему.
— Дядь Паш, а могу я быть бойцом во время войны? — выпалила я.
— Дядя Паша, ну скажите, что девчонки могут быть только врачихами! — не унимался вредный Борька.
Павел глубоко затянулся, медленно выпустил дым и сказал:
— Можешь. Лайка, ты можешь быть бойцом. Только знаешь, лучше будь снайпером. У них работа тонкая, штучная, тебе бы подошла.
Борька покраснел еще больше и обиженно засопел, но спорить с авторитетным старшим братом Васьки не отважился. Так и повелось с тех пор, нововведенная в наши игры роль снайпера была по закону моя. А позднее, к новому 1987 году, Павел через Ваську подарил мне книжку «Советские снайперы Великой Отечественной войны». И к образу мечты, странно скроенной из фотографий с Афгана, добавился образ Людмилы Павличенко. Взахлеб я читала о ней и о других женщинах-снайперах, вглядываясь в их лица, пытаясь найти ответ — как они стали лучшими, как они стали победителями.
* * *
Вот ведь сколько лет пролетело с той поры. В Афган с друзьями мы не попали. Через два года наши войска были выведены из этой страны. Но зато мы с Марьяном успели в Чечню. Он — после того, как окончил артиллерийское училище, в 2000 году. Я — немного позднее, в составе отделения СОБРа. Как когда-то мечтала — снайпером. Теперь в моих альбомах были фотографии, где мы с друзьями заворачивали рукава на комках, слегка небрежно держали в руках оружие, на фоне бэтээров, горных хребтов или городских развалин. А вот Васька стал мирным человеком — поваром. И работал в очень даже неплохом кафе за парком. Из сталинки он переехал в двушку на соседней улице, где проживал в любви и согласии со своей женой Оксанкой и сыном Маратиком. Так что его переезд никак не усложнил взаимные походы в гости. Мишка же женился, развелся и теперь в перерывах между командировками жил у очередной пассии. И тоже забегал в гости, то с подругой, то без. Впрочем, с ним-то мы иногда и на территории Чечни встречались, наезжая друг к другу в гости, в расположения. Так что друзья из детства не потерялись, и это постоянство посвоему грело душу.
* * *
Но сейчас раннее утро и друзья далеко. Вернее, Васька сейчас не так уж и далеко, в пятиэтажке через несколько домов. Спит, поди, приобняв жену. А вот Мишка точно далеко, в Заводском районе города Грозного. Но надеюсь, что тоже спит, пусть и не так сладко, как дружок Буга. Только мне не спится. Маетно мне как-то. С одной стороны, пусто. Гулко на душе. Как в неожиданно опустевшем кувшине. А с другой стороны, тяжело. Горько.
