— Как гласит местная легенда, раньше в этих местах жили горные люди — Чуди. Пришли они из Эмондской степи и стали жителями Алтая. А потом исчезли все их поселения, и это как-то связано с белым цветом. Одна из легенд рассказывает про белое дерево, священное для них, но впоследствии вырубленное. А другая — что исчезновение этого народа связано с появлением белых людей. Якобы Чуди не захотели с ними делить эту землю. Тем не менее Чуди исчезли очень интересным образом — они самозакапывались: рыли большие ямы, делали настил из земли, поддерживаемый деревянными стойками, заходили туда всем племенем и обрушивали «крышу» на себя. На месте этих самозахоронений со временем образовались вот такие конические ямы, в которые иногда проваливаются бестолковые люди и бесследно пропадают, на радость гидам. — Последнее Марк сказал с явным нажимом, глядя на то, как Ромка, со свойственной ему бесшабашностью пытается что-то разглядеть внизу, опасно балансируя на скользком краю ямы.
— Ромка! — тут же одернула его Ульяна.
Он обернулся, пожал плечами и отошел от провала. Марк выразительно вздохнул и продолжил:
— Легенда гласит, что таким образом Чуди пытались перейти в другой, параллельный мир. И им это удалось, так как при раскопках никаких останков найдено не было. Но иногда альпинисты или скалолазы видят странных существ, которые похожи то ли на людей, то ли на призраков, которые выходят из скал, а затем заходят в них обратно. Хотя, конечно, эти видения могут быть и результатом горной болезни. А теперь, дорогие туристы, пройдемте дальше, к цели нашего похода, пока тут кое-кто не самозакопался в лучших традициях Чуди.
* * *
И все-таки Ромка свалился. Позднее, уже на Белухе, на одном из ее уступов, куда мы поднялись после обеда. Зашли на небольшое плато и разбрелись, любуясь открывшимися пейзажами Горного Алтая. А неугомонный Ромка, стоя у самого края пропасти, окрикнул меня:
— Смотри, я Чудь!
В полном восторге он попытался что-то изобразить руками, оступился и начал заваливаться в бездну. В последний момент извернулся как кошка и упал на живот, пытаясь ухватиться за край обрыва, но раскисшая от дождей земля начала оползать, утягивая с собой незадачливого Чуди. Я бросилась к Ромке, буквально ныряя в жирную грязь, и успела в последний момент схватить его за руки. Попыталась тянуть, но не тут-то было. Рома тяжелее меня, и вот уже мы вдвоем заскользили в пропасть. И чем отчаянней Ромка барахтался в потугах вытянуть себя на устойчивую поверхность, тем сильнее осыпалась под ним почва, и уже было слышно, как с гулким ухом слетают более крупные камни и куски глины. Понимая, что сейчас мы вместе свалимся, он крикнул:
— Отпусти!
— Хрен! — прохрипела я, крепче сжимая его запястья.
В это время подскочили Сергей и Коля. Один ухватил меня, второй начал вытягивать Ромку. Общими усилиями мы вырвались из пасти голодной бездны и блаженно замерли от пережитого испуга и откатившегося адреналина.
— Зря ты, Лайка, его не бросила, — задумчиво сказал Марк, осторожно осмотрев место, где мы спасали Ромку. К нему подошла растерянная, часто моргающая повлажневшими ресницами Ульяна, краем глаза покосилась на провал и не смогла сдержаться — хихикнула. Через минуту все увидели причину этой неожиданной реакции впечатлительной Ули — чуть ниже края обрыва, буквально в паре метров, располагался скальный карниз, скалолазы такие выступы породы еще называют «балконом». А Ромке, Марк прав, определенно не помешало бы упасть на него, чтобы раз и навсегда усвоить, что к горам следует относиться в высшей степени уважительно. От увиденного, от навалившегося облегчения и от нашего перепачканного вида на всех нас навалился немного истеричный смех. А мы с Ромкой, привалившись друг к другу, перепачканные с головы до ног, смеялись громче всех. До слез, заходясь и заливаясь. А когда отсмеялись и взяли себя в руки, растирая грязь по лицу и все еще похрюкивая остатками безудержного веселья, я вдруг ощутила такую легкость и счастье от того, что заново нашла потерянную с командировки способность — смеяться от души.
* * *
Позднее, когда все успокоились и отдохнули, Марк совершенно серьезно сказал, что Ромка сорвался не случайно — духи хотели наказать его. Ведь гора Белуха один из самых сильных энергетических центров Алтая и для местного населения священна, так как, по местным поверьям, это место, где встречаются три великие религии: православие, буддизм и ислам. И путешествие по таким особенным местам вовсе не увеселительная прогулка, а очень ответственное дело, практически паломничество. И паломнику следует вести себя сообразно. А не стоять на ушах и орать, как стадо бабуинов!
Последнее Марк сказал с нажимом, глядя на лукаво улыбающегося Ромку, который определенно не собирался превращаться в скромного паломника:
— А бабуины в стада не сбиваются.
— Я тебе сейчас поумничаю! — Марк попробовал его ухватить, но Ромка ловко увернулся и громким шепотом по-шутовски запричитал:
— Одумайся, Маркуша! На священном месте надо себя вести почтительно, а не пытаться скинуть бедного несчастного натуралиста в пропасть!
— Это будет жертва местным духам, так что мне еще зачтется!
— А-а-а-а! — завопил Ромка в голос. — Милиция! Помогите, спасите!
— Тихо ты! — неожиданно одернула его Ульяна. — Смотрите, внизу справа костры.
Там, куда указывала Уля, у подножья горы действительно были разведены костры, штук пять небольших для приготовления еды, а один общий, видимо, для общего сбора и посиделок под гитару.
— Это барды. У них здесь ежегодный съезд. Песни поют, стихи читают. Отличные ребята. Давайте к ним. Поздороваемся. Там и заночуем, — сказал Марк и, подхватив рюкзак, начал ловко и быстро спускаться. Мы потянулись за ним. А я поймала себя на том, что иду и улыбаюсь. Тут же удивилась этому и снова улыбнулась.
* * *
Марк подошел, поздоровался с собравшимися, с некоторыми обнялся. Было видно, что они старые знакомые. А когда вернулся, указал нам, куда ставить палатки. Мы развернули свой небольшой лагерь и пошли к собравшимся у костра людям. Народ был разновозрастный, но свойский. Творческий вечер уже был открыт. Желающие по очереди читали стихи и пели песни. Некоторые подпевали. Мы расселись на свободные места на поваленных бревнах и молча слушали. Мирный перешепот слов в рифмы убаюкивал, перелив гитарных струн превращался в колыбельную. И вдруг, как резкий толчок из потаенных глубин памяти, строки:
Кавказской овчарке не снятся Кавказские горы.
Ей снится пренаглый соседский ободранный кот,
Который приходит незванно, как беды и воры,
Глазами сверкает и гнусно при этом орет…
Я встрепенулась и оглушено уставилась на чтеца, а он как-то хитро на меня глянул и, как показалось, даже подмигнул. Народ загудел и начал просить:
— Володя, почитай еще! Шема, спой!
И Володя пел. О Питере, о жизни, о любви, и все слушают, даже не хлопая между песнями, словно боясь спугнуть, нет, не этого разлохмаченного барда с божьей искоркой в глазах, а создавшуюся вдруг теплую душевную атмосферу, которая каждому напомнила о чем-то своем, родном и сердечном.
