— Конечно, можно. Это же теперь твой заяц.
— А ты видел мишу?
— Нет, и очень этому рад.
— Почему?
— Ну, потому что медведь большой и сильный.
— Но ты тоже большой и сильный.
Слава одернул дочку:
— Маруся, ты совсем заговорила дядю Бэла.
— Не заговоила, а заспашивала! А почему Бэл? Это имя?
— Нет, солнышко, это не имя, это мой позывной.
— Позывной? А у папы тоже зазывной Бэл?
— У папы позывной Валдай.
— Ого! Касиво! А у меня какой?
Слава усмехнулся:
— А у тебя — Хитрая лиса — язык как егоза.
Тут бежавший чуть впереди Печенег встал как вкопанный и тихонько зарычал. Бэл тут же прижал девочку к себе, Вячеслав достал из кобуры ракетницу. Но через пару минут собака махнула хвостом и засеменила дальше.
— Отбой! Ложная тревога, — объявил Слава, и компания двинула дальше.
Через пару километров Бэл начал различать приближающийся гул, постепенно переходящий в рев, и озадаченно посмотрел на друга:
— Водопад?
— Он, родимый! Ну что, Маруся, удивим гостя? — Она радостно закивала. — Ну тогда веди, показывай.
И девочка, воодушевившись возложенной ответственностью, прибавила шаг и потянула Бэла за руку по скалистой тропе вверх.
— Маруся, ну ты спортсменка! Давай потише, папу подождем… Вот это да!
Они вышли на небольшую площадку, а скорее, плато, и Бэл не сразу осознал, что от удивления даже приоткрыл рот. Перед ними, всего в десятке метров, находилось мрачное глубокое ущелье с отвесными, как казалось, готовыми рухнуть стенами, и с высоты сотни метров из-под ледникового козырька с ревом вырывался столб мутной воды, которая с грохотом проносилась через это невообразимое расстояние, наполняя воздух невесомой переливающеюся пылью, и скрывалась где-то в недрах разлома.
— Ну как? — спросил подошедший Вячеслав.
— Впечатляет! — Бэл не мог оторвать взгляда от этой опасной бурлящей мощи, которая билась и жила всего в нескольких шагах.
— Дядя Бэл, дай монетку, — дернула его за руку Маруся.
Бэл пошарил по карманам и передал пятачок. Девочка спокойно зашагала в сторону обрыва. Мужчина беспокойно глянул на ее отца, но тот успокоил его жестом. Она действительно в свои небольшие года уже понимала границу дозволенного и опасного. Подошла и, нелепо замахнувшись, бросила в поток монетку, которая, блеснув на прощание, тут же скрылась из вида. Интересно, где ее вынесет, обкатанную до блеска? Бэл достал фотоаппарат и несколько раз щелкнул, с досадой понимая, что техника никогда не сможет передать всей силы, опасности и величия зрелища.
* * *
Ужин удался. Плов всегда был визитной карточкой Вячеслава. Умел он договариваться с этим привередливым блюдом. Около девяти Маруся позвала папу почитать сказку перед сном. Перед уходом поцеловала маму, затем подошла к Бэлу, обняла его, смешно чмокнув в щеку, засмущалась и убежала к себе в спальню. Бэл помог Варе убрать грязную посуду со стола и накрыть для чая. Сели в ожидании Славы. Варя подняла рюмку с наливкой и сказала:
— Спасибо, что приехал. Слава очень скучал по тебе, по ребятам.
Бэл поставил рюмку.
— Варя, не надо за меня пить. Не такой я хороший друг оказался на поверку. Должен был раньше приехать.
Она мотнула головой:
— Ты приехал вовремя, и это главное. А то, что было, нам надо было самим пережить и выход найти.
Бэл внимательно посмотрел на нее и вдруг спросил:
— А про Ветлу правда?
И даже не удивился тому, что она не стала ничего уточнять, а просто ответила:
— Правда.
Подумала и добавила:
— Она ведь меня тоже сводила… туда. Сидели с ней разговаривали, и вдруг она спросила, что бы помогло мне понять мужа. И я ответила — его война. Она тогда посмотрела на меня как-то особенно, как будто пытаясь лучше разглядеть. Подумала, затем предупредила, что это не только познать, с этим потом придется жить. А я тогда самоуверенно решила, что мы то знание на двоих разделим, значит, уже легче станет. Она лишь кивнула, и скажу тебе — выдалось путешествие! Я увидела такое, что однозначно не готова была увидеть, и теперь не знаю, жалею я о своем скоропалительном решении или нет, но точно все простила, а главное — поняла своего мужа, и это позволило не потерять любовь к нему, когда мне казалось, что общего будущего у нас просто нет.
Бэл дернулся и чуть не опрокинул кружку:
— Расскажи! Куда она тебя водила? Варя, мне это очень важно.
— Знаю, но так страшно вспоминать! Я ведь не просто оказалась в роли наблюдателя, я чувствовала то же, что чувствовал Слава в те жуткие моменты, и это было настолько реально, что сейчас мне уже кажется, что это не его… это все мое. Но если бы это было так, то я бы просто повредилась рассудком, а не разговаривала сейчас с тобой. Хотя, может, какая-то часть меня и сошла с ума от кусочка чужой правды… — Варя рывком отвернулась, легким девичьим жестом смахнув покатившиеся слезы. Помолчала и вдруг спросила: — Помнишь тот подвал с растерзанными женщинами, который вы нашли на зачистке? Это первое, куда меня отвела Ветла. Помнишь это, Бэл?
Бэл отшатнулся от нее, скрипнув зубами и замотав головой:
— Нет! Не надо об этом! Не хочу!
Варя села напротив, внимательно глядя на него. И он просел под ее взглядом, сник и, кивнув, прохрипел вмиг потускневшим голосом:
— Продолжай…
— Бэл, скажи, как можно жить с этим? Те смрадные комнаты до сих пор во мне. Я видела молоденьких девчонок, вывернутых наизнанку, словно тряпичные куклы. Женщин без лиц, без рук, безо всего… А над всем этим месивом гордо возлежала на столе бензопила… и словно ухмылялась окровавленными зубами, в которых завязли кусочки человеческой плоти и обломки костей. Рядом с ней валялось то, что использовалось для унижения… — Варвара осеклась, закрыла лицо руками, резко встала из-за стола, опрокинув стул, и отошла к окну.
Бэл тоже соскочил в порыве подойти, обнять, успокоить, но Варя неожиданно твердым голосом, не оборачиваясь, продолжила:
— А еще помнишь вырезанного из чрева матери нерожденного малыша, мальчика… Я находилась в этом аду и не понимала, что же происходит с обычными людьми, которые сами когда-то были детьми, играли в игрушки, ходили в школу и любили своих близких? Что такое с ними случилось, что они превратились в нелюдей, в отморозь, уверенную в своей безнаказанности? Вернее, об этом думал муж. Мне же в какой-то момент стало настолько невыносимо от этого растянувшегося во времени вида людского безумия с запахом разлагающейся плоти, от гнетущих подробностей садистского пира, что я малодушно заскулила, прося вывести меня обратно, но Ветла отрезала: иди и смотри. И я смотрела, как вы под обстрелом хоронили их, этих девчонок, а вернее, то, что от них осталось. Молча. С какой-то педантичностью, несвойственной для войны. Сломав в себе отвращение и отторжение, аккуратно заворачивали останки в ткань, которую нашли наверху, словно мастера, пытающиеся собрать осколки хрупких ваз. Слава положил малыша с мамой и крепко-накрепко замотал их белой простыней, чтобы больше никто не смог их разлучить… Потом вы долго мастерили крест, пряча друг от друга глаза, а я стояла у их общей могилы и безмолвно выла от накрывшего ужаса — этого не должно было произойти! Никто из них не заслужил того кошмара, который им пришлось не пережить — прожить! И одновременно с этим тогда я ощутила гордость, необычайное уважение к тебе, к мужу за вашу мужскую человеческую силу. За то, что не убежали малодушно, не оставили их догнивать в том доме без креста и помина. Хотя, ты знаешь, я бы и это поняла. Но ваш поступок был настолько мощным! Вы стали для них не только упокоением, но и успокоением и отмщением. Воюя, вы точно знали, за что рассчитываетесь с бандитами.
