На одной карточке я с удивлением обнаружил молодого Дэниела – еще стройного, с густой темной шевелюрой и в залихватских широких брюках. Должно быть, на этом фото ему было не больше двадцати, потому что я не помнил, чтобы видел полисмена когда-либо в подобном обличии. Мне казалось, что он был рожден таким, каким был сейчас.
– Надо же, – Миллер не смог сдержать едкой полуулыбки. – А ты был законченным модником в юности, Дэнни.
– Что было, то было, – миролюбиво согласился он, и они оба громко засмеялись.
Я бы мог присоединиться к безмятежному веселью, завладевшему домом, но не мог отвести взгляд от лица малышки Мэри. Я хорошо запомнил ее тогда на реке, во время фестиваля. Как она рвалась покататься на льду, как весело трещала без умолку, не смущаясь ни меня, ни Миллера. Теперь же она выглядела притихшей, какой-то неестественно робкой.
Стоя немного поодаль и сложив руки за спиной, она молча наблюдала за тем, что происходит в гостиной, ни разу не улыбнувшись и не подав голоса. Девочка никак не отреагировала даже на собственный снимок в неглиже, который со смехом протянула нам Анна:
– А это первое купание Мэри в большой ванне! Посмотрите, какой пухленькой она была.
Клянусь, на ее месте я бы сгорел со стыда или сделал вид, что веселюсь вместе с остальными, чтобы скрыть свое смущение, но на нежно-белом личике дочери Косгроу не отразилось даже тени эмоций. От ее холодного, безразличного взгляда у меня по спине пробежал невольный холодок.
Когда семья офицера, наконец, отлипла от импровизированной фотовыставки и двинулась в столовую, я воспользовался моментом и схватил за плечо Фрэнка, бредущего позади всех:
– Клянусь бородой своего покойного старика, Миллер, девочка ведет себя слишком странно. Я, конечно, не большой специалист по части детской психологии, но в прошлый раз ее поведение заметно отличалось от сегодняшнего.
– Я знаю, – шепотом ответил он, кивая куда-то в сторону каминной полки. – Хотел тебе сказать то же самое. Кажется, у нас большие проблемы, Фостер. Постарайся не выдать себя.
Чтобы никто не заметил, как мы переговариваемся, он ускорил шаг и вырвался вперед, беззаботно улыбаясь и делая вид, что потирает ладони от желания поскорее приступить к трапезе. Я в замешательстве остановился в дверном проеме, пытаясь понять, к чему могли относиться его последние слова.
И лишь тогда, когда мои глаза скользнули по полке, увешанной детскими рисунками, куда указывал детектив, я сумел разгадать смысл его предупреждения. С тупым, ноющим ощущением внутри грудины я таращился на коряво нарисованный пейзаж на одном из альбомных листов. Судя по всему, девочка обожала рисовать, и родители устроили ей нечто вроде картинной галереи в гостиной.
На одном из листов жеманно улыбался большой рыжий кот, щурясь в лучах оранжевого солнца, зависшего над его головой. Детская мазня могла бы показаться самой обычной, если бы не одна деталь. Всего одна, но слишком пугающая для того, чтобы не обратить на нее внимания. У чертового кота были человеческие глаза.
Глава 9. Фрэнк Миллер
Я топтался у искрящихся оранжевым светом окон «Голодного Гарри», терпеливо ожидая момента, когда пожилой человек в темно-синем пуховике, наконец, покинет заведение. Выставив из своего номера Бет около часа назад, я сразу приехал сюда и занял укромное местечко неподалеку от парадного входа.
С каждым днем давящее ощущение внутри моей грудной клетки усиливалось. Теперь я абсолютно точно был уверен в том, что не выберусь из Норт Ривер живым. Возможно, не выберусь даже мертвым, навечно почив в этом царстве ледяных пустошей. Сначала эта мысль била меня под дых острыми шипами, и я сопротивлялся смирению изо всех сил, твердо решив выкарабкаться из этого снежного плена. Во что бы то ни стало. Я так сильно возненавидел этот город и всех этих людей, когда приехал сюда, что сама мысль остаться здесь навечно казалась мне омерзительной.
Но затем все изменилось. Смешно, как разительно видоизменяется окружающий мир, когда ты перестаешь с ним бороться. Стоило мне лишь однажды, почти неосознанно, подумать о том, что пусть все будет так, как суждено, Норт Ривер враз повернулся ко мне иной стороной.
Теперь я не видел ничего мрачного в его пустынных улочках, не замечал отвращающей пустоты в ночном мраке. И даже в этих захолустных, давно устаревших фасадах зданий проснулось что-то мертвенно-очаровательное. Как будто время здесь остановилось или шло совсем не так, как в остальных частях мира.
Я ощущал спокойствие, разливающееся по каждой клетке моего тела, полностью охватывающее мое сознание. Спокойствие и смирение человека, который точно знал о том, что вскоре умрет. И даже внутреннюю, неясную радость. Словно обугленная рука смерти манила меня к себе когтистыми пальцами, обещая вечную безмятежность.
Наверное, старая оборванка из леса была права. Я на самом деле сбегал от своей судьбы слишком долго. И устал настолько, что жаждал лишь одного – прыжка в бездну бесконечности. Устал до такой степени, что возненавидел даже дышать. И никак не мог отвлечься от этого процесса, с удивлением наблюдая за тем, как моя грудная клетка вздымается и опадает, снова и снова. Как будто это было слишком противоестественно для меня.
Я следил зрачками за людьми в «Голодном Гарри», которые беззаботно болтали друг с другом, заливая в глотку пинты грога и пива, и чувствовал, насколько я другой. Насколько я одинокий. Потому что даже рядом с Бет я не мог сбежать от своего прошлого. Не мог отмахнуться от неприятных, колющих ощущений, преследующих меня по пятам, где бы я ни оказался.
Что-то черное, необъяснимое и пугающее кралось за мной с того самого момента, как я впервые услышал голос мертвеца. Кралось, скрываясь во тьме, поджидая момента, чтобы атаковать и отобрать то, что оказалось в моей власти по какой-то нелепой, несчастливой случайности.
То, о чем даже не могли догадываться другие люди, стало для меня привычным образом жизни. И с тем, что до ужаса пугало других, мне пришлось научиться жить. Словно в один очень тоскливый и неправильный день я ненароком выпустил из своих ночных кошмаров жуткого монстра, но не мог заставить его вернуться обратно. Потому, что моя собственная плоть служила для него порталом. Потому, что пока я жив, бороться с этой чернотой, разливающейся повсюду, но невидимой для остальных, было невозможно.
Стоило свету померкнуть, а дню – угаснуть, как кромешно-черное нечто тут же пробуждалось от дремы, постепенно выползая сразу изо всех углов. Перекатываясь, извиваясь и простирая свои незримые щупальца по округе, оно силилось отыскать меня, чтобы поглотить. И убиралось прочь лишь с первыми проблесками рассвета, замерев в дюйме от моего лица, но так отчего-то и не обнаружив моего присутствия.
Никто из всех людей земли не догадывался о том, как на самом деле выглядит то, что полицейские из Вашингтона именовали даром. Никто не знал, на что это похоже. И, наверное, даже не пытался выяснить. Но каждый раз, когда я сухо бросал фразу о том, что меня преследует плохое предчувствие, это совсем не означало то, что я в самом деле просто что-то ощущаю.
