Но Косгроу внезапно подал голос первым. Не оборачиваясь, он едва слышно произнес:
– Знаешь, Фрэнк, я так долго был зол на тебя. За то, что ты приехал сюда, свалился на мою голову без спроса. И за то, что с твоим появлением город начал стремительно меняться. Что… что больше ничего не было так, как раньше…
– Никто на самом деле не любит перемен, Дэнни, – тихо ответил я.
Он наконец повернул голову и посмотрел мне в глаза с горькой улыбкой:
– Но они неизбежны. Даже если мы их совсем не хотим.
– Это правда, – я вздохнул и вытянул ноги вперед. – К сожалению.
Фостер оторвался от стены, шагнул к столу, на котором валялась пачка сигарет, резво вытащил одну и поджег, чиркнув спичками. Я впервые видел, чтобы он курил.
В воздухе участка царила какая-то удушливая безысходность. Как будто мы все стояли у постели смертельно больного ребенка, не в силах помочь ему. Просто стояли и молча наблюдали за ним, терпеливо ожидая неотвратимого конца.
– Вы ведь оба знаете, что это Мэри, – проговорил полицейский, и я застыл на месте от неожиданности. – Я сразу это понял, Фрэнк. Есть такие вещи, которые ты чувствуешь каким-то образом, хотя это не поддается логике…
Я молча кивнул. В этот момент я как никто другой понимал, о чем он говорит.
– Когда мы вернулись домой после фестиваля, я понял, что с Мэри происходит нечто странное. Любящий отец не может не замечать таких вещей даже тогда, когда это ускользает от глаз всех остальных. Сначала я старался убедить себя, что все хорошо. Даже начал в это верить сам временами, – его лицо исказила новая горькая усмешка, от которой сквозило болью. – Но притворство не может помочь, Фрэнк… Все это слишком неправильно.
– Как ты понял, что это она? – я посмотрел в его уставшие глаза. – Анна тоже знает?
– Нет, – он покачал головой. – Анне повезло больше, потому что она после праздников всегда очень много работает… Ее почти не бывает дома. Знаешь, я даже завидовал ей сначала. Так глупо, правда?.. Мне казалось, что лучше было бы и мне не догадываться. Но в первую же ночь я понял, что Мэри изменилась… Она была простужена, Фрэнк. Кашляла во сне, а я все забывал дать ей лекарства. В ночь после фестиваля она впервые спала очень тихо. А потом… Однажды утром я предложил ей остаться дома и не идти в школу. Это был наш общий секрет – иногда я тайком от Анны позволял Мэри прогуливать занятия. Она любила оставаться дома: сначала отсыпалась до обеда, а потом рисовала в своей комнате…
– Но она отказалась? – Фостер уставился в лицо Косгроу.
– Она согласилась, – он выдохнул и снова повернулся к окну, за которым правил безучастный февраль. – Но когда я утром вошел в комнату, она не спала. Просто лежала на своей кровати и смотрела в потолок. Обычно Анна делает ей тугую косу на ночь, чтобы волосы не спутывались во сне, но у Мэри все равно по утрам на голове такой бардак… Но в тот день ее волосы выглядели такими аккуратными, Фрэнк. Как будто она совсем не спала ночью – просто легла в кровать и неподвижно пролежала в ней до самого рассвета.
Я поднялся на ноги, подошел к креслу, в котором застыл офицер, положил ему ладонь на плечо и произнес:
– Мне ужасно жаль, Дэнни. Если бы я мог что-то сделать для тебя или твоей девочки, я бы не раздумывая это сделал.
Я ощутил, как плечо офицера поникло под моими пальцами. Он закрыл лицо руками и на несколько минут словно выпал из жестокой реальности, покинув своды полицейского участка. Но затем я почувствовал, что моя ладонь мелко подрагивает, а дыхание Косгроу стало неровным и сбивчивым.
– Успокойся, Дэнни, – мягко произнес я, сжимая пальцы и заставляя его опомниться. – Все самое страшное, что только могло произойти с твоей малышкой, давно позади. Она больше не чувствует ни боли, ни страха.
– Откуда ты можешь это знать?
Он оторвал руки от своего лица и поднял голову вверх. Его веки опухли и стали красными, в уголках рта блестели свежие капли слез. Он казался жалким, потерянным и обессиленным. И я должен был придумать что-нибудь для него. Что-то, что заставит его поверить в то, что смерть – это еще не конец.
– Разве ты еще не понял, Дэнни, что о таких вещах я знаю куда больше остальных? – я убрал ладонь с его спины и выпрямился. – Жизнь – это всего лишь вспышка, просто мимолетный момент. Но люди не понимают этого. Им кажется, что именно жизнь является чем-то большим, чем-то главным и даже единственным. Но это совсем не так, Дэнни. Жизнь – это просто отрезок. Ничтожный и малый. Отрезок чего-то большего, чего-то на самом деле значимого и подлинного.
– Чего же? – он со странным интересом смотрел в мои зрачки, как будто был готов найти утешение в словах, что я собирался произнести. – Отрезок чего?
– Бесконечности. Твоя дочь на самом деле не умерла, потому что смерти нет и никогда не было, Дэнни. Все это – просто иллюзия, – я поднял пачку со стола и выудил сигарету. – Если ты поднимешь с берега озера камень и бросишь его в воду, то перестанешь его видеть, когда он пойдет ко дну. Но это не означает, что камень куда-то исчез, просто ты теряешь способность его наблюдать. Смерть – это что-то очень похожее, Дэнни.
Он снова закрыл лицо руками и какое-то время сидел так в оцепенении, но я видел, что он больше не рыдает. Шоссе за окном уже успели расчистить от снега – теперь темная асфальтовая полоса убегала вдаль, стремясь подобраться на горизонте поближе к замерзшей реке.
– Боль – это естественная часть жизни, – проговорил я, бросая окурок в пепельницу, где уже тлело то, что осталось от сигареты Фостера. – Но то, что называют смертью и ошибочно считают чем-то плохим и ужасным, не несет боли. Тебе больно только до тех пор, пока ты жив. Вот почему глупо оплакивать смерть, Дэниел. Никому из мертвых не может быть плохо. Жалеть стоит тех, кто остался в этом мире – для живых впереди всегда много вещей, которые способны причинить боль и заставить страдать.
– Как я скажу Анне… – полицейский вытер рукавом рубашки мокрые глаза. – Господи, она не переживет этого.
– Переживет, – я накинул пальто на плечи и повернулся к Колину. – Женщины гораздо сильнее, чем кажутся на первый взгляд.
* * *
Мы стояли у промерзшей скважины, стараясь разглядеть то, что скрывалось в ней. Вокруг не было ни души – только свежие сугробы и белая пустошь, пересекающаяся вдалеке с кромкой леса.
– Если зверь и правда приходит отсюда, – произнес Фостер, разрезая дыру в земле светом фонарика. – То я должен признать, что лучше местечка для этой цели и не найти. Подумать только, какому-то кретину в мэрии пришла в голову идея раскопать древний колодец, а вместо воды мы получили гору трупов и двух разгуливающих по городу тварей.
– Если брать во внимание меня, то трех, – заметил я. – Посвети-ка сюда.
Фостер послушно повернул фонарь, но я так и не сумел разглядеть дна у скважины. Мы приехали сюда почти час назад. Нужно было понять, сколько взрывчатки понадобится для того, чтобы завалить шахту. А еще заранее привезти землю. От этой мысли что-то внутри моего горла начинало пульсировать, сжимая стенки глотки. И я с искренней радостью вспоминал о том, что Косгроу сейчас далеко. Потому что говорить при нем о таких вещах было бы невыносимо.
