Тюхе было интересно у Колдуна всегда — и на происходивших через день так называемых сеансах, где, как справедливо заметил Пятый, Колдун вешал какую-то лапшу на уши приходившим к нему совершеннолетним придуркам, и в особенности когда Тюха являлся к Козинцеву в неурочное время. Колдун знал массу захватывающих историй и умел мастерски их рассказывать. Кроме того, он всерьез занимался Тюхиной осанкой и даже показал ему несколько приемов какой-то чрезвычайно экзотической борьбы, сопровождая буквально каждое движение целой лекцией — как ни странно, тоже очень интересной. Суть этих лекций, насколько Тюха сумел разобраться, сводилась к следующему: прежде чем дать кому-нибудь в рыло, следует хорошенько подумать. По мнению Андрея Пантюхина, такой подход разом сводил к нулю все преимущества от владения хитрыми приемами: пока ты будешь думать, считал он, тебе как раз успеют пару раз навесить по чавке, и думать тебе станет не о чем, а может так случиться, что и нечем.
Однажды он отважился поделиться этими соображениями с Колдуном, чем привел того в необъяснимый восторг. Колдун долго хихикал в своей дурацкой манере, которую Пятый без обиняков именовал голубоватой, потирал руки и пристукивал по полу пяткой искалеченной ноги. Нахихикавшись вдоволь, он сказал Тюхе, что фокус как раз в том, чтобы научиться думать, причем думать быстрее, чем действуют условные рефлексы.
Тюха имел об условных рефлексах самое общее представление — что-то такое, связанное с собаками Павлова, электрическими лампочками и выделением слюны. Он сомневался, что когда-нибудь сможет соображать быстрее, чем у него выделяется слюна при виде приготовленных матерью котлет, но спорить с Колдуном не стал, потому что до сих пор его побаивался, а если уж говорить начистоту, то просто боялся.
Да и как его было не бояться! С этой его хромотой, страшным шрамом, темными линзами на полфизиономии, из-за которых невозможно было разобрать, куда он смотрит и что собирается делать, с его кошмарными масками, пялившимися со стен слепыми дырами глаз, с его туманными, полными смутной угрозы разговорами, с этим идиотским хихиканьем! А еще эта его привычка щупать мускулы Тюхи — не так, как щупает тренер в спортзале, и даже не так, как это делает стареющий педик, подбивающий клинья к очередному мальчику, а так, как щупает домохозяйка разложенное на прилавке мясо, выбирая на ужин кусочек посочнее… В сочетании с ходившими по микрорайону слухами и с привычкой Колдуна каждый вечер после наступления темноты отправляться на долгую прогулку по окрестностям эта его манера хвататься за мясистые части повергала Тюху в дрожь. Кроме того, Колдун ни от кого не скрывал, что обожает мясо, и поглощал его в огромных количествах. Тюха, например, не съедал за месяц столько свинины, сколько Колдун уминал в один присест. На работу Колдун не ходил, денег со своих посетителей не брал, и оставалось только гадать, на какие шиши он так питается. В силу сложившихся в его семье обстоятельств Тюха знал толк в ценах на продукты, и ему частенько приходило в голову, что мрачные слухи, обвинявшие Колдуна в людоедстве, могут оказаться правдой. В самом деле, зачем тратиться на мясо, когда его можно взять даром?
В общем, Тюха ходил к Колдуну не только исправлять осанку и слушать его малопонятные, но все равно интересные разговоры, но и бояться. Бояться ведь тоже можно по-разному. Можно, например, бояться, что мать проведает о том, что ты украл в мастерской немного белой краски и написал на спине кожаной куртки мастера производственного обучения короткое матерное ругательство; можно бояться летать на самолетах или писать контрольную по алгебре; можно трусить перед началом драки с превосходящим тебя противником. Но этот страх проходит, стоит только разок получить по зубам и как следует врезать в ответ. И можно, наконец, бояться, что ржавая осколочная мина, которую ты вот уже полчаса вертишь в руках, пытаясь разобрать на запчасти, все-таки рванет и разнесет тебя самого. Именно такой страх Тюха испытывал перед Колдуном — страх, смешанный с бешеным восторгом. Каждая клеточка его тела звенела от напора адреналина; Тюха буквально потел адреналином, особенно когда Колдун делал ему массаж позвоночника и он становился беспомощным в твердых, как тиски, когтистых лапах этого непонятного и страшного человека.
Вот-вот, вспомнил Тюха, — когти! Точнее, ногти. Такие ногти у мужчины Тюха видел только один раз, в кинофильме «Сердце Ангела». Там у Роберта де Ниро, который играл Люцифера, были точно такие же ногти — длинные, холеные, заостренные на концах, как звериные когти. «С такими ногтями, — подумал Тюха, — не нужны ни нож, ни вилка — цепляй, что приглянулось, и отправляй прямо в рот. И даже пальцев не запачкаешь».
В последнее время Андрея Пантюхина все чаще одолевали тягостные раздумья. Он быстро уставал от этого непривычного для него занятия, раздражался и начинал испытывать неприятное чувство, похожее на голод. Буквально каждое утро, выслушав за завтраком от матери очередную порцию нравоучений, сплетен и страшных слухов, Тюха с тревогой думал о том, что вечно играть ржавой миной нельзя — рано или поздно обязательно доиграешься. Это все равно что сдуру лезть с отверткой в работающую, гудящую от высокого напряжения трансформаторную будку: авось не шарахнет. Так ведь шарахнет же, не может не шарахнуть!
Впрочем, временами Тюхе казалось, что может и не шарахнуть. В конце концов, Колдун мог уже сто раз приготовить из него мясо по-французски, причем безо всякого риска. Тюха частенько приходил к нему по вечерам, один и, что самое главное, тайком, чтобы не узнала мать. Что стоило Колдуну прикончить его в один из таких вечеров? Ответ был очевиден: да ничего не стоило! Так может быть, Колдун по какой-то неизвестной причине выделял Тюху из толпы? Может, он хотел его приблизить?
Тюха родился в самом начале Перестройки, и общий скептицизм, вызванный повальной голодухой и горькими разочарованиями тех памятных лет, был всосан им, что называется, с молоком матери. Это заставляло его сомневаться в сверхъестественных способностях Колдуна и в том, что он, Колдун, решил научить его своим штучкам-дрючкам. С какой радости-то? За какие такие заслуги? Да и в то, что Колдун якобы жрет людей почем зря из чисто религиозных соображений, Тюхе верилось с трудом: он скорее понял бы алкаша, который зарезал собутыльника на мясо, когда кончилась закуска. Но с другой стороны… С другой стороны, очень многое в образе жизни и поведении Ярослава Велемировича Козинцева не поддавалось рациональному объяснению. Именно эти странности, делавшие Козинцева в глазах его соседей опасным сумасшедшим, казались Тюхе наиболее интригующими и вселяли в него робкую надежду, а вдруг он не такой, как все? Вдруг он все-таки не хуже, а в чем-то лучше других? Вдруг Колдун разглядел в туповатом с виду подростке какие-то скрытые возможности, которых в помине нет, скажем, у того же Пятого? Тогда как, а? Упустить свой единственный, может быть, шанс стать необыкновенным человеком? А из-за чего, спрашивается? Из-за того, что болтают старые перечницы на скамейках у подъездов? Да провались они сквозь землю вместе со своими скамейками! Жить, как раньше, в тупом полусне, смотреть в рот Пятому, вкалывать всю жизнь на стройке, а потом выйти на пенсию и сдохнуть как собака? Можно, конечно, и так. Вот только…
Он осторожно покосился на сидевшего рядом Пятнова. Пятый курил, запрокинув голову к закатному небу и закрыв глаза. Тюхе вдруг представилось, как он одной рукой берет приятеля за волосы, отгибает его голову еще дальше — так, чтобы затылок почти коснулся лопаток, — и подносит к его беззащитному горлу острый-преострый нож. «Пятачок, Пятачок, — говорит он, — я тебя съем. Как ты на это посмотришь? Может быть, хочешь напоследок еще разок обозвать меня тупарем или валенком? Давай, не стесняйся, я подожду».
