— Все пятеро?
— Уже четверо.
— Не понял, — строго сказал Илларион.
— Ax, да, ты же не в курсе, откуда тебе… Пятнов позавчера разбился на мотоцикле. Его приятель, этот, как его…
— Пантюхин, — подсказал Илларион.
— Да, Пантюхин. Так вот, он в больнице с сотрясением мозга и травмой руки. А Пятнова завтра будут хоронить.
— Как это вышло? — спросил Илларион, напряженно о чем-то думая.
Сорокин покосился на него и невесело усмехнулся.
— Не забивай себе голову, — сказал он. — Мы тоже решили было, что его кто-то убрал. Тем более что обстоятельства… В общем, он на большой скорости налетел на проволоку, протянутую там, где ей совершенно нечего было делать.
— И что? — спросил Илларион.
— А что бывает в таких случаях? Снесло башку к чертовой матери…
— И ты говоришь, что это не убийство?
— Понимаешь, — сказал Сорокин, — это произошло не на дороге, не в арке какой-нибудь и не в проходном дворе. Проволока была натянута между стойками турника на детской площадке, то есть там, где мотоциклисту делать совершенно нечего. Там три турника рядышком, и только один проем из трех перегородили подобным образом. Это… я даже не знаю, с чем это сравнить. Это все равно что сбросить кирпич с десятикилометровой высоты над чистым полем в расчете, что он упадет на голову совершенно конкретному человеку. Нелепая случайность, вот и все. Детишки какие-нибудь во что-нибудь играли или еще что-нибудь… Теперь разве узнаешь? А этот дурак на своей «Хонде», в темноте… Короче, стопроцентный несчастный случай. Нелепость, конечно, но факт. Так что один свидетель у нас выбыл наглухо, а другой отдыхает без сознания. Хорошо еще, что на нем во время падения был шлем. Он здорово треснулся затылком о край песочницы. Весь угол разворотил, и шлем раскололся. Плюс потеря крови — он, видишь ли, успел прикрыть голову руками, и проволока располосовала ему предплечье.
— Черт, — сказал Илларион, — как погано. Да, действительно нелепо.
Сорокин покосился на него, но лицо Забродова не выражало ничего, кроме искреннего огорчения.
— Обидно, — продолжал он. — Чертовски обидно, когда гибнут такие вот пацаны, которые еще ничего в жизни не видели и не успели. А главное, обижаться не на кого и к ответу никого не призовешь. Был человек — нет человека. И ни детей после него не осталось, ничего… Один сломанный мотоцикл.
— Да мотоциклу-то хоть бы что, — угрюмо произнес Сорокин. — Что ему сделается? Даже не поцарапался, пропади он пропадом. Знаешь, будь моя воля, я бы их запретил к чертовой матери, эти мотоциклы. Года не проходит, чтобы на них десяток человек не гробанулся. Да как гробятся! На ста километрах в час башкой в бетонный столб — это, знаешь, зрелище. Или как этот Пятнов всадник без головы…
— Да, — грустно согласился Илларион, — печально это все. Но поверь, полковник, у Стивена Кинга ты ответов на свои вопросы не найдешь. Да и ни у кого не найдешь, если уж на то пошло. Тебе не ответы надо искать, а убийцу. Наплюй на то, что он каннибал. Ищи мокрушника, а его кулинарные пристрастия пусть остаются его личным делом — во всяком случае, до тех пор, пока его не приведут к тебе в кабинет.
— Спасибо за совет, — проворчал Сорокин, мысленно проклиная себя за то, что вообще пришел в этот сквер.
Когда полковник вернулся на работу, его поджидал очередной сюрприз естественно, неприятный. Сюрпризы иного свойства случались у Сорокина на службе крайне редко, но он до сих пор не мог до конца смириться с таким положением вещей. Что это такое, в самом деле?! Человеку и без того тяжело, а тут еще все окружающие, словно сговорившись, так и норовят окончательно его добить.
У окна в коридоре, прямо напротив двери полковничьего кабинета, скучала какая-то женщина. Видимо, она стояла здесь уже давно и успела основательно пресытиться видом этого коридора и, в частности, запертой на ключ двери кабинета. Поэтому она стояла к коридору спиной и с безучастным видом смотрела в окно.
У Сорокина при виде ее возникло трусливое желание тихонечко повернуться кругом и стрекануть вдоль по коридору со всей прытью, на которую он еще был способен. Пока он убеждал себя, что такое поведение недостойно высокого звания офицера, посетительница, словно уловив его присутствие каким-то шестым чувством, повернула голову.
Полковник вздохнул — глубоко, но незаметно, — надел на лицо любезную улыбку и двинулся к своему кабинету широким шагом чрезвычайно занятого человека, каковым он и являлся на самом деле.
— Здравствуйте, Анна Александровна, — сказал он, изображая легкое недоумение. — Вы ко мне?
Анна Александровна Сивакова поздоровалась и молча кивнула в ответ на вопрос полковника. Сорокин отпер дверь, пропустил посетительницу вперед, вошел следом и предложил ей присесть.
Анна Александровна села. Полковник поинтересовался, не хочет ли она чаю или кофе, получил отрицательный ответ и, уже не пряча вздоха, откинулся на спинку кресла.
— Итак, — сказал он, — что у вас произошло?
— Мне казалось, что кое-что произошло у вас, — сказала Анна Александровна. — Что вы можете сказать по поводу гибели Пятнова?
Сорокин недовольно пожевал губами. «Это уже переходит всякие границы», — подумал он.
— Анна Александровна, — как можно мягче сказал он, — поймите, пожалуйста, меня правильно. И вы, и я — мы оба хотим, чтобы преступник был задержан. Вами движет горе, но оно… гм… не дает вам права требовать у меня отчета о ходе следствия. Методы, которыми оно производится, и его результаты не подлежат огласке вплоть до суда. Поверьте, мы делаем все, что в наших силах. Если вы хотите и можете оказать нам какую-то помощь в рамках закона — милости просим. Но это все! Вы не можете руководить ходом следствия, так же как я не могу руководить вашей школой. Мы договорились?
— В целом да, — с неожиданной покладистостью согласилась Анна Александровна. Полковнику не понравилось это «в целом», но он промолчал. А можете вы ответить мне на вопрос, не имеющий непосредственного отношения к ходу следствия?
«Новое дело? — подумал полковник. — Это еще что такое?»
— То есть на личный? — осторожно уточнил он.
— В некотором роде.
— Ну, если это будет в моих силах… Постараюсь.
— Скажите, у вас существует программа защиты свидетелей?
«Вот так вопрос, — подумал Сорокин. — Не в бровь, а в глаз. И ведь ничего не скажешь, вопрос сугубо личный. Узнав о гибели Пятнова, все, кто имел касательство к этому делу, не могли не задуматься. Интересно, подумал он, — что было бы, если бы они узнали, что маньяк, которого мы взяли, такой же фальшивый, как трехдолларовая купюра? Они все, наверное, переселились бы ко мне в кабинет и потребовали поставить у дверей двоих автоматчиков. И были бы, наверное, правы…»
