– В жизни не видела таких маленьких порций, – сказала я. – Надеюсь, для меня ты заказал две.
– Пей на здоровье, но имей в виду, здесь самый крепкий эспрессо на острове.
– Ну, если так…
Он сделал глоток и снова повернулся ко мне.
– Слушай, я так и не спросил. Почему ты выбрала Вьекес?
– По многим причинам, – туманно ответила я. И откусила от булочки, которая буквально таяла во рту.
– Неплохо, правда? – сказал он.
Я кивнула и отхлебнула кофе, оказавшийся именно таким крепким, как он предупреждал.
– Значит, ты здесь уже… – он посчитал на пальцах, – четыре дня. Ты уже пробовала островные оладьи из ракушек?
– Что такое оладьи из ракушек? – спросила я.
– Господи. Ты никогда их не ела? Это надо исправить. Какие у тебя планы на вечер?
Я с подозрением уставилась на него.
– Ну, может быть… А почему ты приглашаешь на обед меня?
Он наклонил голову набок.
– Ну, ты же все время мне напоминаешь, что я чуть не убил тебя. Обед – самое меньшее, чтобы загладить вину, как по-твоему?
Конечно, ты ведь знаешь, что у меня рак.
– Хорошо, – согласилась я исключительно потому, что больше заняться было нечем. (Такова моя версия событий, и я на ней настаиваю.) – Где я живу, ты знаешь.
Он подмигнул.
– Прекрасно знаю. – Он достал из кармана солнечные очки, схватил с тарелки булочку и взял чашку кофе. – До вечера, Либби.
Я смотрела, как он медленно выходит из кафе. У него были широкие плечи, длинные ноги и твердые ягодицы. Все-таки у меня врожденная способность влезать в неприятности и выбирать худших возможных партнеров, как реальных, так и воображаемых.
Только когда он ушел, я сообразила, что мы не договорились о времени и я не знаю, как с ним связаться. Я даже не знала его фамилии, и, честно говоря, мне было не до того, чтобы пытаться действовать как нормальный человек, слишком мало у меня было времени.
Плохая идея.
Вскоре после семи часов я услышала звук шин, тормозящих на гравийной дорожке за пляжным домиком. В последний раз взглянув в зеркало, я распахнула дверь. За ней стоял Шайлоу.
– Привет, – небрежно сказал он. На нем были те же шорты, но футболку он сменил на крахмальную кремовую рубашку на пуговицах. На мне был сарафан, и выглядело это по-дурацки, как будто я оделась для свидания. А это было вовсе не свидание.
– Привет, – сказала я, запирая за собой дверь. – Ты поведешь машину или лучше я?
– Почему бы не я, ведь я знаю, куда ехать.
– Прекрасно, – сказала я, стоя столбом рядом с его джипом. Легкость, хотя и не без колкости, нашего разговора в кафе улетучилась, и я тупо пыталась сообразить, какой выбрать стиль общения с ним. От этого мне было еще более неловко.
Он открыл пассажирскую дверь и предложил руку. Я приняла помощь, но, конечно же, добавила: «Это лишнее».
– Знаю, – сказал Шайлоу, с любопытством взглянув на меня и закрыв за мной дверь. – Так значит, Чикаго, – заговорил Шайлоу, выехав с подъездной дорожки. – В последний раз я там был лет в двадцать. Там все такой же холод?
– Арктический.
Он засмеялся, как будто я сказала что-то остроумное, и я решила, что права: он жалеет меня из-за рака. С этим надо кончать.
– А как тебя туда занесло? – спросил он.
Я потянула себя за волосы, а потом подложила под себя ладони, чтобы перестать ерзать.
– М-м… Честно? Из-за бывшего мужа. Его лучший друг уже жил в Чикаго, и он решил, что там-то и надо начинать карьеру.
– А ты? – спросил он. – Ты-то сама что решила?
А я хотела быть с Томом, неважно где. Но признаваться в этом я не собиралась.
– А я решила, что мне там понравится. Так оно и было, только несколько недель назад разонравилось. – Я была благодарна за то, что он не спрашивает о подробностях.
Мы подъехали к ресторанчику, примостившемуся на склоне холма у самой дороги. Перила и тенты были увиты мерцающими праздничными гирляндами; войдя, я заметила, что большинство столиков стояло во дворе под открытым небом.
Бармен окликнул Шайлоу:
– Hermano
[22], как дела?
– Bien, Рикки, bien, – сказал он и затараторил по-испански. И тут из человека, едва не убившего меня, превратился в того, кого я бы хотела получить в качестве главного блюда. Да, я слышала его обыденную романоязычную речь в кафе, но здесь было другое. Это был полноценный разговор, изменивший всю его повадку. Руки так и летали, жестикулируя. Смех стал более грудным. Он излучал уверенность и, знаете ли, сексуальность.
– Прошу прощения, Либби, – сказал он, когда хозяйка усадила нас в одной из беседок во дворе. – Он такой болтун.
– А ты здорово говоришь по-испански, – сказала я чуть-чуть обвиняющим тоном. Не то чтобы его двуязычие меня удивило. Просто по-английски он говорил без того легкого распева, который я постоянно слышала, прилетев в Пуэрто-Рико, вот я и решила, что он не местный. – Ты пуэрториканец?
– Ага, – ответил он. – Матушка у меня ньюйориканка – ее родители родом оттуда, а отец родился и вырос в Фахардо.
– А ты тоже здесь вырос?
– Родители развелись, так что меня таскали туда-сюда гораздо чаще, чем понравилось бы любому ребенку.
– Ой, извини.
– Ну, а что тут поделаешь? И вообще, это было с этим старичком сто лет назад. – Он улыбнулся, я машинально улыбнулась в ответ и почувствовала, как у меня внутри будто выстрелило. Я тут же отвернулась, остро чувствуя неуместность своих желаний. Мои и без того жалкие позывы (увидеться с Таем и т. п.) совсем сникли в вихре событий последней недели. Более того, Шайлоу знал, что я скоро умру, так что любые отношения между нами будут омрачены сочувствием – или, хуже того, пониманием, что я буду легким и исключительно краткосрочным трофеем.
Когда появился официант, я почувствовала облегчение, но и разочарование, потому что он заговорил по-английски.
– Можно я сама сделаю заказ? – приподняв брови, спросила я у Шайлоу.
– Да, если закажешь сама-знаешь-что.
Я обратилась к официанту:
– Пожалуйста, ракушечные оладьи и стейк из тунца.
– А что будете пить? – спросил официант.
– Что-нибудь крепкое.
– Те же блюда и пиво «Корона», – сказал Шайлоу.
Официант принес мне бокал сока гуавы с ромом. На вкус это было лучше, чем термоядерное пойло Милагрос, и я смогла расслабиться до такой степени, чтобы болтать с Шайлоу о пустяках, пока не принесли оладьи. (Кстати сказать, они оказались довольно вкусными, как все, что прокручено и прожарено, но ничего сногсшибательного.) Когда я принялась за тунца, Шайлоу спросил:
