– Если врач позвонит снова, скажи, что мы больше не женаты, и дай ему мой телефон, – сказала я Тому.
Он колебался.
– Хорошо, – секунду спустя произнес он. – Я знаю, ты на меня сердишься, но не забывай, если тебе что-нибудь понадобится, я всегда с тобой.
Сержусь. Сержусь! Как будто я удалилась от него на две тысячи миль только потому, что он съел поджаренную вафлю, которую я припасла на завтрак.
– У меня все прекрасно, Том, – сказала я. – И пожалуйста, больше не звони мне.
– Ли…
Я дала отбой прежде, чем он успел договорить, не только потому что не хотела с ним общаться. Я испытывала то же чувство, что после крушения самолета.
– Мэм? Мэм, все в порядке? – спросил официант, глядя, как я задыхаюсь и хватаюсь за горло.
Обернувшись, я прохрипела: «Нет». А потом, стыдно сказать, потеряла сознание.
Когда я пришла в себя, надо мной склонялся пожилой человек в очень узких плавках. Обнаружив, что густая поросль волос на его груди едва не касается моего лица, я взвизгнула.
Он выпрямился, его кожа блестела от пота.
– Я врач. Я отдыхаю в этом отеле, – сказал он с резким нераспознаваемым акцентом. – Персонал вызвал меня, когда вы упали в обморок. Вы хорошо себя чувствуете?
Я чувствовала себя нехорошо: была встревожена и очень смущена. Я села и пригладила волосы, стараясь не встречаться глазами с официантом, который маячил позади врача, явно опасаясь, что я сыграю в ящик, не успев оплатить баснословный счет за выпивку.
– Все в порядке, – сказала я врачу. – Это приступ паники. Похоже, я им подвержена.
– Если вы теряете сознание, советую вам, пока не поздно, лечь на обследование. Позвать к вам кого-нибудь?
– Я справлюсь, – сказала я, хотя это было примерно на семьсот миль к югу от правды.
– Я вызову вам такси, – сказал официант.
– Нет.
– Это же нетрудно, – настаивал он.
Я скрипнула зубами.
– Пожалуйста, не надо. Принесите мне только счет.
Не обращая внимания на недоуменный взгляд врача, я расплатилась и побрела по пляжу домой.
Странная вещь – боль, когда она проходит, невозможно с точностью вспомнить, какой она была. Когда шов болел не сильно, мне было легко предполагать, что я сумею терпеть боли вплоть до горького конца. Но сейчас казалось, будто меня разрезали заново, и я больше не выдержу ни секунды, не говоря уже о часе или дне. Я приготовила себе тарелку хлопьев, но от одной мысли о еде становилось тошно. Бросив тарелку на столе, я подошла к зеркалу в спальне. Сквозь его стекло на меня смотрела пепельно-серая, изможденная женщина. Я отвернулась, и тут острая боль ударила мне в пах и в ногу. Неужели это распространяется рак? Я поняла, что мне срочно нужен врач. И я похромала к Милагрос.
– Эй! – крикнула я из-за двери. – Есть кто-нибудь?
Она распахнула дверь и при виде меня вскрикнула «Ай!».
– Скажите, на кого я похожа, – сказала я. – Я неважно себя чувствую.
– Ты будто проглотила рыбу-меч, mija.
– Интересно, у меня в животе сейчас как раз такое ощущение. Вы знаете какого-нибудь приличного врача?
– Врача? Знаю ли я врача! – сказала она, суетясь вокруг меня. – Я знаю всех трех врачей на острове и даже могу отвезти тебя к самой лучшей. Я поведу машину.
– Я могу вести сама.
Она погрозила мне пальцем.
– Это не обсуждается. Здесь живут люди, которых я люблю и вовсе не хочу, чтобы ты кого-нибудь из них переехала по дороге.
Спорить не было смысла. Я забралась в ее старенький пикап «Шевроле» и позволила ей везти меня в больницу. Она помогла мне подняться по ступеням, и единственное, чего мне удалось добиться, это не дать ей зайти вместе со мной в кабинет и держать меня за руку во время осмотра.
Так что вошла я одна. Женщина с черными кудрями и без единой морщинки на лице представилась как доктор Эрнандес.
– Мне тут удалили… э-э… кое-что, и теперь очень больно, – сказала я, задирая рубашку. – Вообще-то я собираюсь ехать домой, к своему врачу, – подумаешь, чуть-чуть приврала, – но надеялась, что вы мне что-нибудь выпишете от боли, пока я до него не добралась.
Она осмотрела шов, потом нажала на него пальцами. Я заскрипела зубами и едва удержалась от того, чтобы стукнуть ее по голове.
– Болит, потому что там инфекция, – сказала она. – Швы нужно было снять по меньшей мере неделю назад.
– Я думала они растворятся сами.
– Это не такой вид швов. Сейчас сделаю местную анестезию. Пока буду делать, будет больно, но потом станет легче. – Она воткнула мне в живот огромный шприц и, наклоняя иглу то туда, то сюда, залила мне под кожу холодную жидкость.
– Все… еще… болит, – пропыхтела я, когда она извлекла иглу.
Она бросила шприц в корзинку для медицинских отходов и улыбнулась.
– Но теперь ведь уже не болит?
Я сморщилась, но боль и вправду сменилась легким покалыванием. Может быть, следующие несколько месяцев я буду жить на местной анестезии. Но нужно будет найти врача, – не доктора Сандерса, конечно, – который согласится предпочесть паллиативный метод лекарственному. А это будет непросто.
Доктор Эрнандес с помощью пинцета извлекла из моей кожи окровавленные нитки, очистила рану и велела в течение недели пользоваться мазью и менять повязки. Она выписала мне антибиотик:
– Это нужно принимать, чтобы избавиться от инфекции. Через день-два станет лучше, но нужно пройти весь курс, до последней таблетки. Я наблюдала случаи септического шока у пациентов, которые неправильно принимали лекарство.
Я поблагодарила ее за эту обнадеживающую информацию и вышла в холл.
– Все в порядке, – сказала я Милагрос.
Она кивнула и взяла меня под руку. Так мы и вышли из поликлиники – я опиралась на пожилую женщину, чтобы собраться с силами, а она поддерживала меня, как хрупкую девочку. Она помогла мне забраться в пикап, и я заплакала. Все это – утешения, доброта, почти материнская забота – успокаивало, хотя и напоминало мне о том, чего я была лишена. Потому что в этот момент больше всего я тосковала не о жизни до признания Тома, или даже до того, как я в первый раз вошла в кабинет доктора Сандерса. И не о Поле, и не об отце, – о тех, кто больше всех на этом свете любил меня. Нет, мне хотелось к маме.
Похоже, Милагрос поняла, что я плачу не от боли.
– Все хорошо, mija. Что бы там ни было, все будет хорошо. Ты здесь. Ты жива.
– В этом-то все и дело, – сказала я, закрывая лицо руками. – Это неправильно, что я жива. – Я вспомнила крушение самолета и грузовик на туристской тропе. Даже не считая рака, разве это не говорит о том, что мне суждена короткая и неприметная жизнь?
