– Какая форма?
– Ты о такой и не слышал.
Он полез в карман за телефоном.
– По буквам, – сказал он.
– Только не ищи прямо сейчас, – взмолилась я, вспомнив картинки, которые нашла в интернете. Но я все равно продиктовала ему название по буквам и стояла с горящими щеками, пока он вглядывался в маленький экран в руке.
Глубоко вздохнув, он сунул телефон обратно в карман брюк.
– Хорошо. С этим мы попробуем бороться. У меня есть клиент, он работает в больнице Маунт-Синай и знает лучших онкологов города. Еще есть клиника Майо и Фред Хатчинсон в Сиэтле. Мы можем…
– Нет, – сказала я.
– Что значит «нет»?
– Просто… нет.
Казалось, сейчас он начнет меня трясти.
– Прости, Либби, но это не вопрос твоего выбора.
– Гм, да, да, именно. Это вопрос моей жизни.
– Ты вообще-то себя слышишь? Говоришь так, будто свихнулась.
– Зря я тебе сказала.
– Ты свихнулась, и виноват в этом Том, – сказал он скорее себе, чем мне. – Ты перенесла тяжелейшую травму.
– Две травмы, – поправила я. – И Том не виноват. Он оказал мне услугу. Иначе я бы умерла, никогда не узнав правды. – Произнеся это, я поняла, что хочу, чтобы все было наоборот. Да, у меня есть Пол; но как бы я ни любила брата и полагалась на него, это не то же самое, что муж, предполагаемый спутник жизни, который оказывается рядом, когда я нуждаюсь в нем больше всего. Том поддерживал меня. Наверное, только благодаря ему я все эти годы оставалась такой оптимисткой. Его любовь была похожа на постоянное подсознательное внушение: «Вот видишь, Либби? Хотя твоя мать умерла, у тебя все может и должно получиться». А теперь мой спасательный плот сбросил меня за борт и отчалил в противоположном направлении. Что бы я ни говорила Полу, было бы легче – намного легче – покинуть мир, вовсе не узнав правды о Томе.
Я начала плакать, и Пол вмиг оказался рядом, утешая меня.
– Мы можем прорваться, Либз. Мы прорвемся.
Я успокоилась не сразу. Потом вытерла глаза и посмотрела на него.
– Я не шучу, Пол. Я не собираюсь лечиться.
Он на шаг отступил и, мигом рассвирепев, испепелил меня взглядом.
– Иди ты к черту, Либз! Можно ли быть такой эгоисткой?
– По-твоему, я не могу себе позволить пару минут побыть эгоисткой?
– Пару минут? Да! Но не вечность! Хрень какая-то! Вот это что!
Теперь он плакал.
– Перестань, пожалуйста, – сказала я, хотя соленые слезы текли мне в рот.
– Хочу и плачу! Кончай дурить! – орал он, озираясь вокруг.
– Что ты делаешь? – спросила я, как будто не видела, что он ищет путь к отступлению.
– Ухожу, – пробормотал он.
– Уходишь? То есть как это? Тебе даже некуда идти.
Он уже двинулся прочь.
– Есть куда, называется гостиница, – бросил он через плечо.
– И как ты собираешься туда добраться? – прокричала я, уперев руки в бока.
– Ногами!
Но ведь Пол никогда не уходит, думала я, глядя, как он торопливо шагает в противоположном направлении.
– Пол! – крикнула я. – Подожди! Вернись!
Он остановился и обернулся, и на долю секунды я решила, что он передумает. Но он закричал:
– Даю тебе день, чтобы понять полный идиотизм твоего милого планчика! И тогда мы с тобой сядем в самолет и вместе полетим в Нью-Йорк.
Я покачала головой.
– Никуда я не полечу.
– Хорошо. – Он обернулся и пошел к дороге.
– Пол! Пол! – крикнула я, но он уже скрылся из виду.
25
Я подумала, не позвонить ли Шайлоу, но была слишком удручена, чтобы говорить еще с одним человеком, не понимавшим моего отношения к лечению. Так что я приняла очередную таблетку антибиотика и запила ее большей частью оставшегося рома. Когда стало ясно, что никакая выпивка не успокоит боль в сердце, я проглотила снотворное и легла в постель полностью одетой. И проснулась от стука в дверь. Было темно, светящиеся красные цифры будильника сообщили мне, что было 5:43 утра. Пол. Я вылезла из постели.
Он стоял у двери, по-прежнему в мятой рубашке и брюках из тонкой шерсти, в которых приехал вчера. Глаза красные, темные кудри торчат во все стороны.
– Твой вид соответствует моему настроению, – заметила я.
Он прошел мимо меня на кухню и включил свет.
– Не сомневаюсь, что тебе паршиво, но как человек, только что узнавший, что у его сестры рак, могу тебя уверить: мне, пожалуй, даже паршивее.
– Умирает только один из нас, – сказала я, проследовав за ним на кухню.
Он посмотрел на меня из-за стойки.
– Это неточно.
– То есть как?
– Ты не можешь умереть, Либби. Ты – все, что у меня осталось.
– Неправда. А как же Чарли? Мальчики?
Он наклонился вперед, опершись локтями на стойку, и потер глаза. Затем посмотрел на меня.
– Ты – все, что у меня осталось от мамы. И не говори, что у меня есть еще папа, знаешь ведь, что это разные вещи.
– О-о.
– Так что теперь, когда ты знаешь мои мотивы, спрашиваю еще раз: почему ты так поступаешь?
Я не знала, что ответить, и повела Пола в спальню. Отыскав Y tu mama, я прихватила с комода ноутбук и забралась на кровать, жестом пригласив Пола сесть рядом. Пристроив ноутбук между нами, я поставила диск.
– Видишь? Понял теперь? – спросила я, когда фильм закончился.
Пол приподнялся и повернулся так, что мы оказались лицом к лицу.
– Все, что я вижу, милая сестричка, – это женщину в кризисе, которая умудрилась спутать реальную жизнь с испанским кино. То есть, я понимаю, почему ты сразу решила покинуть Чикаго. Говорят, в первые недели после того, как узнаешь диагноз, теряешь чувство реальности, не ощущаешь себя собой. Но ты не Луиза, Либби.
– Нет, – согласилась я. – Не Луиза. Но у меня есть свои причины.
– Какие же? – усмехнулся он.
– Перед смертью мама попросила меня беречь тебя, – сказала я.
Мы оба улыбнулись нелепости маминой просьбы.
– Правда?
– Полный абсурд, конечно, – сказала я. – Смерть мамы – худшее в моей жизни. Даже все эти годы спустя мне кажется, будто во мне вырезана большая дыра. Когда доктор сказал, что у меня этот жуткий рак, я думала только о том, что тебе и папе снова придется все это пережить, уже со мной. Я не хочу тянуть и заставлять вас страдать дольше, чем нужно.
