В ту ночь, после того как мы занимались любовью, я лежала в объятиях Шайлоу, усталая, но довольная. Плеску волн сквозь открытое окно вторил только стук его сердца у меня под ухом. Легкий ветерок овевал мою щеку, но тепло наших тел согревало нас под тонким пуховым одеялом. Нога Шайлоу все еще лежала на моей, он уже начал похрапывать. Но примерно минуту спустя он проснулся и повернулся ко мне.
– Спокойной ночи, дружок. Люблю тебя.
– Я тоже тебя люблю, – прошептала я в ответ.
29
Я встала, едва солнце начало выглядывать из-за горизонта. Шайлоу лежал на кровати лицом вниз и крепко спал. Вид его обнаженной спины стал для меня легким потрясением. У Тома я знала каждую веснушку, все тонкости его мимики, знала, где именно его трогать – чуть ниже левой лопатки – чтобы он рассмеялся. Я понятия не имела, боится ли Шайлоу щекотки, есть ли у него веснушки, не могла с точностью сказать, где у него родинки.
И никогда не узнаю.
Я попыталась затолкать эту мысль в самый медвежий угол своего сознания и тихо открыла заднюю дверь. Все еще в футболке и нижнем белье, в котором спала, я вышла на пустой пляж и двинулась прямо в море. Было холодно – гораздо холоднее, чем когда я приехала, – но это был мой последний шанс кожей ощутить Карибское море, и я вошла в воду. Волны поднимались от колен к поясу, перекатывались через шов, который пульсировал, но больше не болел, и, наконец, захлестывали грудь, так что футболка надувалась пузырем и плавала вокруг меня, как медуза. Подпрыгивая на волнах, я смотрела с моря на пляж и на дом и думала, как легко было бы отдаться на волю прилива.
Но эта мысль больше не искушала меня. Нисколько.
Страх не утих. Я не чувствовала себя храброй женщиной-воином, готовой в буквальном смысле сражаться за свою жизнь. Но и желания стать хозяйкой собственной смерти больше не было.
Когда я вернулась, Шайлоу варил кофе.
– Ну как, готова? – крикнул он из-за кофемашины.
Я вытерлась, вошла на кухню и поцеловала его.
– Нисколько.
– Как бы я ни хотел, чтобы ты осталась…
– Да. – Я взяла у него кофейную чашку и сделала глоток. – Знаю.
– Либби. Только не… – он осекся.
– Только не что?
Он покачал головой: ничего.
– Только не что? – настаивала я.
– Не передумай насчет лечения.
Я наклонила голову набок, вспоминая, как десять минут назад не сумела пробудить в себе Офелию и направить ее в море.
– С чего бы это?
– Ну, не знаю. Но я просто волнуюсь… Ты ни разу об этом не говорила после отъезда Пола.
– Займусь этим, когда доберусь до Чикаго. – «Или Нью-Йорка», – подумала я; на данный момент это неважно.
Шайлоу обнял меня за талию, притянул к себе и уткнулся лицом в мои волосы.
– Обещаешь?
Слово застряло у меня в горле. Я с трудом сглотнула и вытолкнула его:
– Обещаю.
Когда простыни были сняты, мебель протерта, и я в последний раз прошлась по пляжному домику, мы с Шайлоу заперли за собой дверь.
Милагрос ждала во дворе.
– Mija, – сказала она, раскрыв объятия.
Я крепко обняла ее, хотя от этого слегка заныл живот.
– Старуха Милли будет ждать тебя, когда соберешься вернуться на Вьекес, – сказала она.
Я попыталась рассмеяться, зная, что, если и увижу ее снова, то, скорее всего, в нескольких световых годах к северу от Пуэрто-Рико.
Она неправильно поняла мою невнятную реакцию.
– Verdad
[39], – настаивала она. – Пусть я вся в морщинах, зато здорова, как старая полковая лошадь.
– Это-то я знаю, – сказала я. – Не сомневаюсь.
Она уперла руки в бока.
– Куда поедешь, Либби?
– Сначала в Чикаго, потом в Нью-Йорк погостить у брата.
– А что будешь делать, когда покончишь с врачами?
– Буду твердо идти вперед, принимать жизнь как она есть и постараюсь не циклиться на Томе или моем диагнозе. А вообще-то, понятия не имею.
Секунду она смотрела мимо меня, потом снова заглянула мне в глаза.
– Умница. Знаешь, поменьше оглядывайся назад. Это не способ.
Голос у меня прервался.
– Gracias, Милагрос.
Она взяла мою руку и сжала.
– Я буду скучать по тебе. Но, – она отпустила мою руку и перевернула ее, затем ткнула указательным пальцем в центр, – что-то здесь говорит мне, что мы еще встретимся в счастливом месте.
Я посмотрела на свою ладонь.
– В самом деле?
Ее глаза блеснули.
– Зависит от тебя, mija.
Мы вернули джип и сели на автобус до парома. Наши пальцы переплелись, мы мало говорили, пока плыли, и еще меньше, пока ехали в аэропорт. Там Шайлоу воспользовался своим значком летчика, чтобы пройти мимо охраны вместе со мной. Я вела себя собранно – даже стоически, – пока мы не дошли до ворот. Началась посадка, я взглянула на очередь из пассажиров, выстроившихся в линию к мостику самолета, и упала в объятия Шайлоу.
– Не могу поверить.
– Я тоже не могу. Либби… – Он смеялся и плакал; мы оба были на грани срыва. – Ты заставила меня почувствовать то, чего я даже не представлял.
Я тоже, подумала я. Я тоже.
Я едва сдержалась, чтобы не предложить ему встретиться, когда он приедет к матери в Нью-Йорк, или не пообещать вернуться в Пуэрто-Рико после лечения. Невыполнимые обещания и договоренности только обесценят то, что мы пережили вместе.
Вместо этого я обняла его за шею и поцеловала долгим и крепким поцелуем. И сказала, что буду любить его всю жизнь, потому что это была правда.
– Я сказал то, что думал, – заявил он и полез в карман.
Внутри у меня все опустилось, когда он вытащил маленькую коробочку без обертки.
Он взглянул на меня и начал хохотать.
– Не пугайся так! Это не кольцо.
Я выдавила смешок.
– Ну, тогда, наверное, спасибо.
Он вложил коробочку мне в руку и сказал, чтобы я не открывала ее, пока не поднимусь в воздух. Я пообещала.
Всех пассажиров уже приглашали на борт. Мы с Шайлоу переглянулись: вот и все. Я поцеловала его в последний раз, стараясь запомнить, как это все было.
– До свидания, Либби, – шепнул он мне на ухо.
– До свидания, Шайлоу.
Я села на самолет за секунду до того, как закрылись двери. Прячась от любопытных взглядов соседей, я пригнулась, вытерла слезы и уставилась в окно. Когда самолет взлетел, я слегка потрясла коробочку. Металлический стук по картону подтверждал, что там какое-то украшение.
