Это работало и на простом личном уровне. Например, в лофте в Амстердаме, где мы жили, у моей подруги Маринки кровать всегда стояла в темном углу комнаты. И вот я сижу в пустыне в январе и вижу ее комнату в трехмерном виде. Кровать стоит у окна, а не в углу, и Маринки нигде нет, просто пустая комната. Я тогда записала в дневнике: «Странная картинка – как хорошо, что она передвинула кровать к окну». Только это. И дата.
Проходит полтора года. Я возвращаюсь в Амстердам. Иду к ней в комнату, и кровать стоит как обычно в темном углу. Я говорю: «Маринка, так странно, в Австралии посреди пустыни мне было видение, что твоя кровать стоит у окна. Я даже записала это в дневнике». Она говорит: «Можно посмотреть на дату?». Она смотрит на дату и говорит: «Я в это время уехала в Белград и сдала комнату паре из Швеции. И первое, что они сделали, передвинули кровать к окну. Когда я вернулась, я поставила ее обратно».
* * *
Вначале, когда я проводила время с женщинами племени, я страдала от невыносимых мигреней, вызванных жарой. Потом Улай привел ко мне знахаря из племени, который сказал, что может позаботиться о мигренях. Он попросил у меня контейнер, любой. У меня была банка из-под сардин, и я ему ее отдала. Он сказал лечь на землю и закрыть глаза. Я чувствовала, как он нежно прикасался губами к двум разным местам на моем лбу. Когда я открыла глаза, банка была наполнена кровью. Он сказал: «Это борьба, похорони ее». Я закопала банку в землю. Потом я посмотрела в зеркало, на моем лбу там, где он прикасался, были два синих пятна, кожа не была повреждена. И головные боли прошли, я чувствовала себя так легко. Как только я вернулась в город, у меня снова начались мигрени.
Женщины племени вполне приняли меня, но мужчины приняли Улая в гораздо большей степени. Он не прошел обряд инициации, но сблизился со знахарем племени по имени Ватума. И Ватума дал Улаю имя Тьюнгаррайи, что означало на пути к инициации.
После времени, проведенного порознь, мы с Улаем решили провести время вдвоем. Мы хотели посетить группу скал – странное место вокруг источника, похожее на место падения метеорита. Мы взяли джип, талоны кипятка, банки фасоли и отправились в путь. Шла третья неделя декабря, и мы хотели добраться до этого места к Рождеству.
Мы ехали по малонаселенной местности, взошла огромная полная луна, и мы начали говорить о том, что, по словам астронавтов, единственные человеческие постройки, которые видно из космоса, – египетские пирамиды и Большая Китайская стена. И оба сразу вспомнили прекрасную строчку из стихотворения китайского поэта второго века «Признания Великой Китайской стены»: «Земля маленькая и синяя, и я лишь трещина на ней». У нас неожиданно одновременно появились мурашки, этот китайский поэт каким-то образом предугадал то, что увидели потом астронавты – изображение Великой Китайской стены из космоса. В тот момент мы задумали еще один свой амбициозный проект: мы пройдем по стене навстречу друг друга с разных ее сторон и встретимся посередине. Никто до этого такого не делал, мы были уверены.
Мы непросто решили встретиться посередине, но и пожениться в момент встречи. Это было невероятно романтично.
* * *
Мы приехали к скалам. Место было действительно странным – источник, окруженный огромными валунами и красной землей. Солнце садилось, был канун Рождества. Я начала разводить огонь, чтобы приготовить ужин, потому что жарко было настолько, что поесть можно было только после заката. Огонь был нужен еще и для того, чтобы рассыпать пепел вокруг того места, где мы спали, для защиты от ядовитых змей и пауков.
Солнце зашло, и я начала готовить. И пока я готовила, над нами в полутьме начал летать клинохвостый орел. Он летал кругами, а потом сел прямо напротив нас с другой стороны костра. Он просто стоял и смотрел на нас: это была по-настоящему большая птица. Я перестала готовить и не могла пошевелиться, эта гигантская птица, стоявшая и смотревшая на нас, – гипнотическая картинка.
Мы не шевелились. Мы так и не поели, просто оставив нашу еду. Темнота сгущалась, а он по-прежнему стоял там. В конце концов, изможденные мы уснули.
Мы проснулись с первыми лучами солнца и увидели, что орел по-прежнему стоял на том же месте, не шелохнувшись. А потом, я никогда этого не забуду, Улай подошел к птице и дотронулся – она упала замертво. Он был полностью съеден муравьями. У меня все тело покрылось мурашками. Мы собрались и быстро уехали.
Пару месяцев спустя мы покинули пустыню, вернулись в Элис Спрингс и ужинали с Филипом Тойном и Дэном Вачоном, антропологом. Мы рассказали им все наши истории: про ритуалы, сны и излечение мигрени. А потом Улай сказал: «Ах, да, и Батуми, тот знахарь, дал мне имя Тьюнгаррайи». Дэн, у которого был словарь языка аборигенов, сказал: «Дайте мне посмотреть». Он посмотрел и выяснилось. «Это означает умирающий орел», – сказал он.
Чему мы научились у пустыни и людей, в ней живущих? Не двигаться, не есть, не говорить. Поэтому, когда мы вернулись в Сидней для следующих шести месяцев нашего проекта, перформансов, мы решили сделать ровно такую же работу: без движения, без еды, без слов. Мы назвали ее «Золото, найденное художниками».
Название было одновременно буквальным и метафоричным. Мы действительно нашли 250 грамм золота в малонаселенной части, используя армейский металлодетектор. В переносном смысле наш опыт жизни с аборигенами стал для нас чистым золотом. Мы открыли для себя покой и тишину. В пустыне мы сидели, смотрели и размышляли или не размышляли. Мы оба чувствовали телепатическое общение с аборигенами. Как это было бы сидеть и смотреть друг на друга так долго, как это возможно, и еще дольше? Достигнем ли мы другого состояния сознания? Начнем ли мы читать мысли друг друга?
Новая работа должна была происходить таким образом: восемь часов мы будем сидеть за столом напротив друг друга на стульях, не то чтобы комфортных, но и не некомфортных при этом, и смотреть в глаза друг друга, не двигаясь, не вставая. На стол мы положим позолоченный бумеранг, золотые самородки, которые нашли в пустыне, и опять змею, метрового алмазного питона по имени Дзен. Змея символизировала жизнь и аборигенский миф о сотворении мира; объекты отсылали к нашему пребыванию в пустыне.
Просидеть весь день без движения, звучало просто. На деле это оказалось совсем непросто. Уже на первом показе мы поняли, как сложно это будет.
В первый день в Галерее Нового Южного Уэльса все было хорошо первые три часа. Потом большие мышцы на наших ногах, бедрах и голенях начало сводить, в шее и плечах стала пульсировать боль. Но условие отсутствия какого-либо движения предполагало, что подвигаться, чтобы облегчить боль, было невозможно.
Это невозможно описать. Боль это сильное препятствие. Она приходит как шторм. Мозг говорит тебе, ну я могу подвигаться, если нужно. Но если ты не двигаешься, если у тебя хватает силы воли не пойти на компромисс или сделку, боль становится такой сильной, что кажется, потеряешь сознание. И в этот момент – только в этот момент – боль пропадает.
Мы показывали «Золото, найденное художниками» шестнадцать дней подряд в Сиднее. Все это время мы ничего не ели, только пили сок и воду по вечерам и не разговаривали друг с другом.
