И он не сдался. Он разговаривал со святыми, практиковал йогу и высочайшие степени медитации. А потом сказал: «Это все нонсенс». Он был в Бодх-Гае, где на берегу реки было большое дерево Бодхи, листья которого как пламя. И Сиддхартха решил, что сядет под этим деревом и не будет ни есть, ни пить, пока не достигнет просветления.
Он сидел под деревом много дней, медитируя. Мимо проползала кобра и увидела его: солнце было таким жгучим, что кобра поднялась, создавая тень для него, чтобы ему стало прохладнее. Сиддхартха продолжал сидеть еще много дней, превращаясь в кожу и кости. Вскоре он оказался на грани смерти.
Так случилось, что неподалеку молодая девушка из богатой семьи пасла своих девяносто девять коров. Когда она увидела молодого человека, такого худого и медитирующего, она сказала: «О, Боже, он умрет от голода». Она взяла большой чан и подоила всех своих девяносто девять коров, потом сделала из молока сливки, приготовила на них рис и положила это все в золотую чашу. Она подошла к Сиддхартхе и подала ему это. Он чувствовал вину за то, что прекратил медитировать, но понял, что, если умрет от голода, медитация прекратится. И он съел эту восхитительную еду. И еда придала ему сил. Он отдал золотую чашу обратно девушке, но та отказалась принять ее, развернулась и ушла.
Теперь Сиддхартха чувствовал вину вдвойне. Он прервал медитацию и забрал золотую чашу у девушки. Он пошел к реке и сказал: «Я выброшу эту чашу в реку. Если она поплывет вниз по течению, никогда не испытать мне озарения. Если она поплывет вверх, может быть, у меня есть шанс». Он бросил золотую чашу, и она поплыла вверх по течению. Но к тому времени он уже так устал, что пошел обратно к дереву Бодхи и уснул глубоким сном. Проснулся он просветленным.
Я прочитала эту историю так: чтобы достичь цели, нужно отречься от всего, пока не останется совсем ничего, и тогда оно случится само. Это по-настоящему важно. Таков мой девиз для каждого перформанса. Я отдаю ему каждый грамм своей энергии, и вещи либо случаются, либо нет. Поэтому мне плевать на критику. Критика мне не безразлична только тогда, когда я знаю, что не выложилась на 100 %. Но если я выложила все и еще 10 %, неважно, что говорят.
Бодх-Гая – своего рода Мекка, здесь есть все храмы, которые можно только представить – бирманские, вьетнамские, тайские, японские, китайские, суфийские, христианские. У каждой религии здесь есть свое представительство, и люди приезжают сюда надолго погружаться в самадхи медитацию. Это огромное паломническое место, и наилучшим временем для посещения является полнолуние, потому что в это время энергии самые сильные.
Там находится очень известный суфийский храм. Мы долгое время переписывались с суфийским философом и учителем и договорились о встрече в Бодх-Гая. В то время Тибет был мне не очень интересен, но суфизм был для меня очень важен. Я читала поэзию Руми, танцы дервишей и все остальное восторгали меня.
Мы приехали в Бодх-Гаю и искали место для ночлега. Отелей там не было, только несколько гостевых комнат. Но китайский храм был огромен, и в нем было очень спартанское общежитие – по сути, просто место с лавками, где можно было расстелить свой спальный мешок и остаться за какие-то гроши, вроде 50 центов за ночь. Было уже темно, мы пошли туда и обнаружили там пару свободных скамеек.
Мы что-то поели и уснули. Посреди ночи мне понадобилось в туалет. Надо было идти наружу, потому что ванной не было, только отхожий домик в нескольких метрах. Было очень темно, а фонарика у меня не было – я шла просто по ощущениям, зацепилась за ступеньку и упала, сильно подвернув лодыжку. Когда я проснулась на следующее утро, лодыжка очень сильно распухла, посинела и адски болела. Я не могла наступить на ногу.
При этом на три часа дня в тот день у нас была назначена встреча с суфийским учителем. И это было вопросом жизни и смерти – мы должны были его увидеть. Улай очень сомневался по поводу моей лодыжки. Я сказала: «По крайней мере, давай дойдем до храма. Может быть, как-нибудь получится».
Мы сели в велорикшу и отправились в храм. И вот он стоял наверху горы, в трехстах ступеньках от нас. Я воскликнула: «О, Боже!». Потом сказала Улаю: «Ты знаешь, что я сделаю. Я буду ползти и к трем часам приползу, я буду там к назначенному времени». Мы купили пару зонтиков, потому что солнце было палящим. Было десять утра, и я начала ползти вверх по ступенькам.
Улай пошел сразу наверх, а я поползла вверх на своей заднице – медленно, медленно. У меня было немного еды, вода и зонтик. Солнце было ужасным, боль была ужасной. Но к трем я добралась.
Ровно в три нас отвели в специальную комнату в храме. Я села, положив ногу на стул, обернув полотенце вокруг нее, лодыжка выглядела ужасно, а болела еще больше. Потом прибыл суфийский учитель и сел перед нами. Первым делом он посмотрел на мою лодыжку. «Что случилось?» – спросил он. Я рассказала. Он спросил: «Но как ты преодолела ступеньки?». Я сказала, что начала ползти в десять утра и доползла. Казалось, он был впечатлен.
Потом у нас состоялся разговор. Он был очень интересным – мы обсуждали переход между жизнью и смертью, как душа может покинуть тело через родничок на голове. Все эти вопросы давно меня интересовали.
В конце пара учеников подала нам чай. Учитель сказал: «Не спешите, пейте свой чай, а у меня другая встреча. Было очень приятно с вами встретиться». Он ушел, а мы остались допивать чай. Я откладывала неизбежное – знала, что вскоре придется встать и преодолеть вниз триста ступенек. Я встала, но боли не было. Ноль. Это было очень странно, потому что лодыжка до сих пор выглядела распухшей. Я слышала, что эти люди обладают силой исцелять боль, но в первый раз я почувствовала это на себе. Я просто спустилась по лестнице. Лодыжка была распухшей еще три недели, но боли больше не было.
Мы были там уже несколько дней, когда появились слухи, что приедет учитель Далай-ламы. Это был Линг Ринпоче, самый важный из всех учителей. Говорили, что он приедет в тибетский храм. Я никогда не была в тибетском храме.
Кто-то мне сказал, что, если я хочу увидеть его и получить его благословение, мне нужно купить специальную белую шаль и, стоя перед ним, передать ему эту шаль. Он благословит шаль и повяжет ее мне на шею.
Мы купили шали и встали в большую очередь у храма. Линг Ринпоче был внутри. Мы ждали долгое время, и наконец я оказалась перед ним. Это был пожилой человек, по крайне мере, ему было лет восемьдесят, и он сидел в позе лотоса. Под красным халатом у него был большой живот. Я подала ему шаль, и он протянул мне ее обратно, но потом сделал что-то, чего не делал с другими. Он сделал маленький очень нежный щелчок по центру моего лба и улыбнулся.
Улай шел за мной, но его взаимодействия с Линг Ринпоче я не видела. Я подошла к коридору храма и села. Через пять минут у меня появилось ощущение, что у меня горит все тело. Я стала клубнично-красной и начала бесконтрольно рыдать. Огромные, с заглатыванием рыдания вырывались из моей груди. Я не могла остановиться. Я была так смущена, что мне пришлось выйти из храма, и продолжала рыдать еще три часа. У меня все лицо деформировалось.
Я постоянно спрашивала себя: «Почему я так рыдаю? Что со мной происходит?». Потом меня начало осенять: это было связано с этим человеком, который щелкнул меня в лоб так нежно, в нем было что-то невероятно смиренное, невинное и чистое. Я думаю, эта невинность открыла мое сердце. Если бы этот человек сказал мне открыть окно и прыгнуть, неважно по какой причине, я бы сделала это. Это было что-то, чего я никогда не испытывала – полная капитуляция. Чистая любовь. И пришло это так неожиданно, как волна.
