Правда была в том, что наши отношения ухудшились. С момента смерти его матери – а именно с того момента, как я отказалась в ночь похорон зачать ребенка – мы злились друг на друга, но об этом не говорили.
На самом деле, переход от страстных любовников к паре, живущей даже физически в параллельных реальностях, начался с «Ночного перехода». Этот перформанс требовал воздержания и дистанцированности в часы отдыха. Улай очень хотел сделать эту работу, но все время останавливался, это убивало его и разъединяло нас. А мы продолжали исполнять этот перформанс в попытках достичь нашей цели – исполнить его 90 раз.
Он выливал свое унижение на меня. Он флиртовал с официантками, стюардессами, галерейными работницами, со всеми прямо на моих глазах. Позже, я была уверена, у него были отношения на стороне.
В то лето мы отправились в Сицилию, чтобы снять еще одну видеоработу, вдохновленную «Городом ангелов». В этой новой работе, как и в «Городе ангелов», сами мы не должны были появляться. Мы бывали на Сицилии прежде, и местное разделение по половому признаку сильно удивляло нас: женщины всегда были дома, одеты в черное и сидели, разговаривая, группками; мужчины всегда были на улице и общались в своих группах. Мы хотели построить наш фильм вокруг этого феномена.
Мы были в Трапани, в какой-то глуши. Приехав, мы дали объявление в газету о том, что ищем женщин от 70 до 100 лет для съемки в нашем фильме, а также девственниц в возрасте от 18 до 90 лет. Объявление было опубликовано. Мы просидели в отеле три дня, но никто так и не пришел. Вообще, никто. На четвертый день пришла опрятная пожилая дама, одетая как элегантная вдова. С ней была ее подруга, одетая так же, но говорила всегда первая. Она спросила: «Чего вы хотите? Расскажите нам вашу историю».
И мы рассказали им со всем нашим энтузиазмом о фильме, который задумали. Мы вместе пили кофе из маленьких итальянских чашечек. Женщина посмотрела на меня и потом сказала: «Мы вам поможем; мы поговорим с нашим братом». На следующий день весь город собрался помочь нам. Нам предоставили старый дом для съемок и разрешение снимать в любом месте за его пределами.
Для транспортировки оборудования появился молодой человек, и, что еще более важно, наше оборудование было под охраной. На Сицилии, где все контролировала мафия, мне казалось, что вещи могут исчезнуть в мгновение ока, если только не следить за ними постоянно с орлиной чуткостью. Теперь мы могли оставить наши камеры в незапертой машине, и все оставалось в сохранности – нас защищала мафия. Мне кажется, мы им просто приглянулись, потому что были невероятно странными: им было забавно. Мы даже нашли двух девственниц, 86-летних сестер-близнецов. Они так мило зарделись, когда пришло время съемки.
Мы назвали фильм «Terra degli Dea Madre» – грубо говоря, «Земля матриархов». В нем камера устрашающе плыла из столовой, заполненной пожилыми разговаривающими друг с другом женщинами (и моим закадровым голосом, говорящим на разных языках), на кладбище, где группа мужчин в черных костюмах и белых рубашках вела разговор своими грубыми голосами. Для эффекта скольжения мы использовали Стэдикам. Улай, любитель камер, был в восторге от этого устройства и хотел его испробовать. Это был большой тяжелый аппарат. Его нужно было привязывать к себе, и, как только он его надел, в его спине что-то треснуло. Боли не было, но что-то точно треснуло.
В ту ночь, поужинав в местном ресторане, мы пошли за мороженым на площадь. Официант положил на стол счет, и в тот самый момент, когда Улай потянулся, чтобы взять его, порыв ветра подхватил чек. Улай играючи схватил его и упал навзничь в агонии. Его спину сковали мышечные спазмы.
Он выглядел таким напуганным: боль была оглушающей. И местная больница ничем не могла помочь – если ты выходил в ванную, твою кровать занимали, семьи реально сторожили кровати, сидя на них. После двух страшных ночей там, мы вернулись в Голландию и поместили Улая в достойную больницу. У него диагностировали позвоночную грыжу, врач предписал немедленную операцию. Улай отказался.
Он боялся операции, но мне кажется, он тогда много чего боялся – боялся, злился, был растерян. Мы нашли доктора аюрведы Томаса, который начал его лечить альтернативными методами, акупунктурой и лечебными маслами, и состояние Улая улучшилось. Но наши отношения продолжали ухудшаться, теперь даже быстрее, чем раньше.
Из-за состояния его спины, половой жизни у нас не было. Почти год я была только его медсестрой, и все, что я не делала, было недостаточно хорошо. Если я приносила ему еду, то она была или слишком холодной, или слишком соленой, или слишком что-нибудь еще. Если я проявляла симпатию, он отстранялся и отвергал ее. Мне было больно, я была разозлена, но было и еще кое-что: я приближалась к 40 и чувствовала себя толстой, непривлекательной и вообще никчемной.
Следующей весной нас пригласили прочитать двухмесячный курс в Сан-Франциском институте искусств. Это хорошо оплачивалось, и Улай к тому времени поправился, но ехать отказался. Он сказал: «Я думаю, нам надо побыть порознь; ты отправляйся, а я останусь». И я уехала, а он остался.
* * *
Первым делом, приехав в Сан-Франциско, я объявила пятидневный пост для моих студентов, упражнение на усиление воли и концентрации. Как всегда, я сама участвовала в этом.
Вторым делом я закрутила сумасшедший роман.
Я в первый раз изменила Улаю. И это долгое время во мне вызревало. Он не заставлял меня чувствовать себя желанной. А это было простой биологией: пусть я и приближалась к сорока, но чувствовала я себя молодой. Во время восстановления, Улай заинтересовался, как он сам говорил, определенными тантрическими практиками, позволяющими выпустить его энергию кундалини. Воздержание, как он говорил, было частью этих практик.
Но это не было моей практикой.
Робин Уинтерс, художник, которого я встретила задолго до этого в Амстердаме, также преподавал тем летом в институте. Однажды вечером после лекции мы оказались вместе одни и начали целоваться. Всю следующую неделю, мы только и делали, что занимались сексом. Было круто, но потом я начала чувствовать ужасную вину, и мы прекратили. А потом мне надо было возвращаться домой.
Меня не было два месяца, самый длительный наш с Улаем период расставания. В те дни еще не было электронной почты, конечно, а трансатлантические звонки стоили очень дорого. Мы переписывались, но совсем немного. В письмах он особенно ничего не рассказывал, за исключением того, что все было нормально. А во мне прорастала вина.
Улай встречал меня в аэропорту Амстердама. Он выглядел еще более худым, чем обычно, даже одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он до сих пор испытывает физическую боль. И это только усилило мою вину. По пути домой мы болтали о том о сем, но давление внутри меня все время нарастало, и, наконец, я взорвалась: разрыдалась и все ему рассказала. Это длилось всего неделю, сказала я, и ничего не значило. Мне было очень, очень жаль.
Его ответ поразил меня. Он был спокоен и проявил ко мне симпатию. «Я понимаю, – сказал он. – Не переживай, все в порядке». Ничего себе, подумала я, должно быть, тантрические практики сотворили с ним чудеса. Это самый прекрасный человек на свете. Как непостижимо и как красиво, что он все понимает.
