Его не было около двух часов. Пару раз за вечер в моей голове проскальзывала мысль, что его нет слишком долго… Понимала ли я на каком-то уровне, что происходило на самом деле? Были ли у меня подозрения? Я стояла там, улыбалась, вела светские разговоры с людьми, с которыми мне было совершенно неинтересно разговаривать, вела наши дела, пока он где-то занимался сексом с секретаршей из галереи, молоденькой азиаткой. Об этом мне потом рассказали друзья. Лучше бы не рассказывали.
В тот момент наши с Улаем рабочие отношения начали терпеть крах.
Последние три года мы провели вместе, скрывая даже от близких друзей тот факт, что мы уже по-настоящему не вместе. Я скрывала это от всех, потому что не могла вынести самой идеи поражения. (А еще я была испугана – я все время думала, вот так и появляется рак, когда эмоции, которые ты прячешь, превращаются в болезнь.) Я перестала работать над своими проектами во имя более высокого, как мне казалось, идеала: совместного создания искусства и третьего элемента, который мы называли «та сущность» – энергии, не отравленной эго, сплава мужского и женского, что для меня являлось наивысшим произведением искусства. Мне было невыносимо, думать, что на самом деле это все не сработало.
А еще, что мы потерпели поражение по самой глупой и жалкой причине – из-за быта, и это было самым грустным. Для меня частная жизнь была частью работы. Для меня наше сотрудничество всегда было о жертвовании всем ради чего-то большего, какой-то более великой идеи. И в итоге все закончилось из-за мелочи…
* * *
Последний, девяностый, перформанс «Ночной переход» мы исполнили в октябре 1986 года в Музее изящных искусств в Лионе. Улай был одет в черное, я – в белое. В качестве ознаменования завершения проекта музей организовал выставку артефактов пяти лет нашей работы по этому проекту: там были фотографии различной одежды, в которую мы были одеты, исполняя этот перформанс в разное время, там была часть стола, который мы использовали в «Союзе ночного перехода». Музей приобрел в свою коллекцию всю инсталляцию, участвовавшую в перформансе, и даже Ситроен, в котором мы жили, пересекая всю Европу, чтобы исполнить наш перформанс.
Вскоре после этого для Кунст-музея в Берне мы сделали работу Die Mond, Der Sonne («Луна, Солнце»), состоявшую всего лишь из двух огромных черных ваз, которые мы изготовили, в точности повторявших размеры наших тел. У одной вазы поверхность была гладкой и блестящей, у другой – матовой и полностью поглощала свет. Вазы представляли нас и нашу неспособность больше вместе делать перформансы. И эта работа была четкой точкой в наших личных отношениях.
Может быть, мне стоило увидеть в том, что случилось на мой сороковой день рождения, знак. Наш друг Тони Корнер, владелец журнала Artforum, устроил мне и Улаю вечеринку 30 ноября, венчал которую огромный торт в виде Великой Китайской стены, протянувшийся через весь длинный обеденный стол, с маленькими фигурками Улая на одном краю и меня на другом. На торте было восемьдесят три свечи, так как ему исполнялось 43, а мне – 40. И как только все свечи были зажжены, они вспыхнули, растопили торт и чуть не устроили пожар. Это было забавно – разрушающийся торт в честь разрушающихся отношений.
В начале 1987 года Улай совершил еще одну поездку в Китай, чтобы продолжить переговоры о нашем походе по Стене. Китайцы все время меняли условия, это злило. И вдруг, неожиданно, нам сообщили конкретную дату: это должно было произойти этим летом. Я должна была встретиться с ним в Таиланде, чтобы финализировать наши планы.
Надо признаться, что в тот момент, я чувствовала себя совершенной неудачницей. Улай изменял мне снова и снова и за моей спиной, и у меня на глазах. Поэтому, приехав в Бангкок, я была на грани отчаяния. Я была без ума от ревности, до смерти желая узнать, с кем на этот раз он закрутил роман, и при этом четко намереваясь играть роль счастливой женщины, которой все ни по чем. У меня был сумасшедший роман с французским писателем, сказала я ему, секс был фантастическим. Это все было абсолютной выдумкой.
Но это сработало – он тут же мне рассказал о своем романе. Она была богатой белой американкой, муж которой, музыкант, отбывал наказание в тюрьме Таиланда за наркотики.
«Здорово», – сказала я, все еще пребывая в своей роли счастливой, свободной женщины. «Почему бы нам не встретиться втроем?»
Так низко я пала. И сексуальное возбуждение не имело ничего с этим общего.
Но Улай, конечно же, зажегся и был удивлен и обрадован, что я превратилась в другую женщину. Без сумасшедшей ревности, сцен с битьем предметов. Он улыбнулся и сказал: «Я спрошу ее».
И на следующий день, улыбаясь, он вернулся с ответом, она была согласна.
В ту ночь мы пошли в дом, где он с ней жил, женщиной из мира рок-н-ролла, они оба напились и нанюхались кокаина. Я ни к чему не прикоснулась, но вскоре все мы оказались голыми. Большего возбуждения я не испытывала. Очень тяжело объяснить то мое ужасное состояние, но мне нужно было это увидеть.
Ту ночь я не забуду никогда в жизни. Сначала у нас с Улаем был короткий секс, а потом они стали заниматься сексом прямо передо мной. Было ощущение, будто меня нет – даже я забыла о том, что я существую.
В пять утра я лежала на постели, рядом с ними с открытыми глазами, рядом с ними, спящими и уставшими. Я лежала там в то время, как свет нового дня пробирался в комнату и начали кричать петухи…
А потом я услышала пожилую тайскую женщину, которая на кухне мыла посуду и готовила завтрак. Я помню все: запах, неподвижность, их двоих, лежащих рядом со мной в постели…
Я причинила себе столько боли, что больше уже ее не чувствовала. Это было похоже на один из моих перформансов, только это была жизнь. А я не хотела, чтобы это было реальностью. Я ничего не чувствовала. Люди всегда говорят, что, когда сбивает автобус или теряешь ногу, боли не чувствуешь – просто нервная система не в состоянии доставить столько боли в мозг. Это полный перегруз. И я сделала это намеренно. Мне нужно было это сделать. Мне нужно было поместить себя в эту ситуацию, причинить себе столько эмоциональной боли, чтобы избавиться от этого, изгнать его из себя. И я сделала это. Но цена была очень высокой.
Я ощущала полную неподвижность, абсолютно ничего. Ничего. Я встала, приняла душ и ушла. В тот момент мне перестал нравиться его запах. И с того момента, как мне перестал нравиться его запах, все было кончено.
В тот же день я улетела в Амстердам.
* * *
Китайцы получили деньги, и дата была назначена. И вдруг они запросили еще денег. Это было похоже на что-то в духе мафии. Китайское правительство направило нам телеграмму с требованием еще 250 000 гульденов, около $80 000 на «обеспечение безопасности и безалкогольные напитки». К тому моменту голландское правительство уже выплатило им большое количество денег, и в бюджете больше не было. Но выбора не было – слишком много денег и усилий уже было затрачено. Нужно было найти еще денег. И назначенный на лето поход был снова отложен.
Мысль провести еще одну зиму в Амстердаме с Улаем была для меня невыносимой. Мне хотелось быть как можно дальше от него и физически, и духовно, и я решила уехать в монастырь Тушита в предгорьи Гималаев на ретрит Зеленая Тара. Впервые я узнала о Зеленой Таре, тибетской богине, убирающей помехи в жизни, когда посетила Бодх-Гаю.
