— Советское правительство полно решимости и впредь поддерживать все освободительные движения в мире, все свободолюбивые силы нашей планеты. Смерть египетского руководителя ни в коем случае не означает ослабления нашей борьбы! Напротив, мы эту борьбу будем крепить и усиливать…
Все взгляды обращены теперь на меня — со всех сторон восхищенные взгляды: Ибн-Муклы, Хилала Дауда, Адама Массуди… Следят за моим проходом. Я вижу, как благодарны мне все: «Если бы не было в медресе сиониста Абдаллы, мы бы все сейчас задохнулись!»
Теперь я на сцене: взошел по приступочке и иду по долгой диагонали, а целая куча шишек в президиуме поворачивают мне вслед головы, тоже следят за моим проходом. Генерал в это время как раз говорит:
— Пора поставить в известность вас всех, что вместе с растущим стремлением лиц еврейской национальности в государство Израиль мы открываем во всех союзных республиках спецотделы. А чтобы отбить у них всякую охоту к эмиграции, создаем в их среде обширную сеть секретных сотрудников. Планы эти широкие и многоцелевые, вплоть до ваших личных с ними контактов.
Стою со стремянкой как раз под портретом и поражаюсь терпению тех, кто на сцене. Прямо под носом целая куча тухлятины! И чувствую — не могу! Вот-вот сблюю… Набираю в легкие побольше воздуха, чтобы подольше хватило, и лечу наверх.
Я хватаю обеими руками портрет — Господи, до чего же тяжелый труп! — шатаюсь, теряю вдруг равновесие и падаю. А грохот моего падения сливается со звоном покатившейся стремянки, но чрево зато облегчается. Прямо на Насера — дыня с анисовкой.
Глава 16
Третий отчет для Иланы
Это было первое утро, когда Бешар нас вывел на боевые позиции, а пушкари-езиды
[70] молились солнцу и целовали камни, тронутые первыми лучами рассвета. Ребе вдруг отделился, подошел к обрыву, поросшему молодым дубняком, и стал пристально смотреть в даль, где в сизой дымке, за безотрадной глазу Халдейской пустыней, виднелись холмы Ниневии с остатками Вавилонской башни, окрестности города Мосула. Ребе долго смотрел туда, погруженный в свои мысли, потом обернулся и сказал нам:
— Здесь некогда был рай, Ган Эден, Адам и Ева гуляли здесь в прекрасном райском саду! А вместе с ними был и Господь Бог, радуясь юному миру — творению Своих рук. — И ребе простер вперед свою руку. — А теперь здесь яма и свалка — могила людей Потопа! Их сносило сюда со всей земли: трупы людей, птиц и зверей, сюда их сносило, где они согрешили. Их трупы смешались с тиной и грязью и стали нефтью. Поэтому здесь много нефти… Вы чуете, дети, какой разит на нас злобой оттуда? От этой башни, от Нимрода, — ну просто сатанинское веяние!
Любовь моя, я пишу эти строки со светлой печалью. Там я оставил их, на окраине рая, у Ган Эдена, — там они похоронены! — в тенистой, сырой долине, где цветут эфемеры и астрагалы, где скачут по скалам газели, а в звездные, холодные ночи выходят охотиться лисы и леопарды.
Лань моя, в этом раю и я был некогда счастлив — я воевал за Израиль! Я, Исса Мосули, был здесь королем на золотом, прекрасном дне своей жизни.
Сейчас я подумал, что ничего не случилось бы с нами, если бы не наши вещи. Мы бы свернули, ушли, и все остались бы живы…
Мы бросали вещи, если вы помните, и уходили. А после они всегда были там, впереди, где мы собирались заночевать, и вдруг наши вещи попали к разбойникам! Прекрасно помню, как это случилось, как шли мы голодные, а нас, измученных, дразнили в пещере запахи — мяса, похлебки, печеного хлеба… Потом мы увидели их — в тюрбанах, в длинных, до пят, абах
[71], похожих на бурки. Они сидели на войлочных кошмах, глядя на наши тюки с мистическим ужасом, не решаясь даже притронуться к ним.
Мы вылезли из пролома и увидели зал, где пылали костры, а в котлах булькало варево, и жарился на козлах с воротом жирный барашек. Едкий дым стал слезить ребе глаза, и ребе вдруг чихнул.
Мы прятались в это время за камни, и мигом заклацали карабины в руках у вскочивших разбойников. И ребе к ним вышел… Он вздел к небу руки, выпрямился, сделался выше, а каменные своды наполнились его громовым голосом: «Из глубины взываю к Тебе…» И ребе пошел прямо на них.
Дальше случилось вот что. Мелкими шажками ребе шел и шел на разбойников, произнося на ходу те несколько тайных слов, известных в мире лишь редкостным каббалистам, и стена расстрельщиков наших дрогнула. Один за другим они стали опускаться на пол, легли и успокоились. Но один из них по-прежнему стоит на ногах — в белой абе, в тюрбане. «Неужели еврей?!» — думал ребе, прекрасно зная, что только против еврея его магические заклинания не имеют силы. Заклинания, в которых содержится одно из сокровенных имен Бога.
И ребе вдруг произносит: «Шма Исраэль…» — как первую часть пароля. И все мы услышали четко и радостно в ответ:
— Адонай Элохейну, Адонай эхад!
Так состоялась, Илана, наша первая встреча с Бешаром, ставшая для всех роковой. Но я ничуть не жалею, а снова хотел бы ее пережить, когда последняя смертельная обреченность в один миг оборачивается восторгом и избавлением. И, пережив однажды такое, ты жаждешь этого снова и снова, не в силах больше свидетельствовать о другом.
Мы лежали, уткнувшись носом в мокрые камни, а ребе Вандал и Бешар, позабыв обо всем на свете, пылко и взахлеб чирикали на иврите. Наконец ребе вспомнил о нас и позвал знакомиться. Пройти к ним было не так-то просто: дорогу загромождали тела поверженных, с бритых голов свалились тюрбаны, руки и ноги были у них подвернуты, в бока им утыкались стволы собственных карабинов. Мы эти грузные туши принялись переворачивать, кряхтя и надрываясь, укладывали рядком. А ребе при этом говорил командиру, что все они могут проснуться, что спят, что может их разбудить когда угодно.
Мирьям пошла к котлу, поправила под ним головешки, попробовала варево из половника. Потом сняла кусочек мяса с огромной бараньей туши, обожглась и стала дуть на пальчики, дуть и облизывать их, и это Бешара рассмешило.
Ребе же был возбужден. Он весь сиял и говорил нам, сияя, что Святая земля, куда мы так долго идем, она к нам приблизилась. «Дети мои, это муж Святой земли, израильтянин! И наши скитания, с Божьей помощью, кончились».
Все было странно и подозрительно: куда мы вышли, где находимся? И почему так по-разбойничьи выглядят израильтяне? А этот Бешар — он же типичный араб! И я стал усиленно вычислять: «Вот наши вещи, с ними ошибки никогда не случалось, — это пещера Палеагура, израильтяне здесь быть не могут, здесь курдские горы, Ирак…» И вообще, свою первую встречу с израильтянами я мыслил себе более романтично. И обратился к командиру на чистом арабском:
— Во имя Аллаха милостивого и милосердного — хвала Аллаху! Да будет тебе приветствие Мухаммада, как и всему роду твоему.
