– И вас никто ни в чем не заподозрил?
– Да как же никто. Проверяли нас всяко, крутили и вертели, и вместе допрашивали, и по отдельности. Но мы от своих показаний ни на шаг не отступали. Леса окрестные все прочесали чуть ли не с миноискателем, но ящиков, которые мы могли спрятать, не нашли. Я, кстати, тогда понял, что нас бы обязательно поймали, не утони машина раньше времени. Далеко бы мы десять килограммов не утащили, времени бы не было, а все близлежащие места проверены и прочесаны были по нескольку раз.
– И на этом все закончилось.
– Ну да. Тела Поливанова и водилы так и не нашли. Грузовик тоже. Экспедицию расформировали. Мне, если честно, так тошно было на дядю Сережу, Ваньку и Димку смотреть, что я раньше времени домой вернулся и снова в забой вышел. Иногда вспоминал нычку свою, которую из-под земли так и не успел выкопать, но думал, что это мне расплата за то, что я оказался свидетелем убийства, но никому ничего не сказал. Жизнь своим чередом потекла. Все, что на болоте тогда случилось, вспоминалось только как сон страшный, не больше. Я потом женился, дети у меня пошли. Мать писала, что у Димки Головина сын родился, Павлом назвали. Он потому и в экспедицию снарядился, что у него жена была беременная. Ну, в общем, у всех были семьи, дети. И старое никто не вспоминал.
– Когда вы решили попытаться достать грузовик из болота?
– Да когда сюда переехал. Мне ж, когда шестьдесят исполнилось, стало ясно, что нужно на родину возвращаться. Тянуло меня сюда как магнитом. Я ж с лета семьдесят шестого тут ни разу не был. Даже могилу матери не видал. В общем, решил я здесь строиться, в родных местах.
– И не страшно было?
– А кого бояться? Дядя Сережа Глебов много лет назад повесился. В бане его нашли. Говорили, что это от того, что он жену свою, Ангелину, с другим мужиком застукал, а я так всегда считал, что это он греха на душе не вынес. Водителя-то он ударил, и топили они тоже с Ванькой вдвоем. Думаю, совесть его заела. Ванька Мохов тоже в пьяной драке погиб, это мне мать-покойница за много лет до смерти своей писала. Димона Головина сын в город забрал. Да и вообще деревня пустая стояла. Ни одной живой души, а призраков я не боялся. Так что приехал, строиться начал, и начало меня на болота тянуть со страшной силой. Я это место, на котором грузовик затонул, мог с закрытыми глазами найти. По ночам я спать не мог, все представлял, как на болотном дне сокровища несметные лежат, и никто, кроме меня, про них не знает. Стал я думать, как их достать. План потихоньку родился. Ясно, что я один бы не справился. Нужно было помощника искать. Рядом только Венька болтался, дяди Сережи сын. Но он спился совсем. Ненадежный был человек, пропащий. На Пашу Головина у меня выхода никакого не было, да и помнил я весь тот ужас, который в Димкиных глазах плескался. А Юрка Мохов, Ванькино отродье, как-то раз мне на кладбище попался. Видно было, что весь в отца. Такой же жадный мерзавец, который ни перед чем не остановится. Он, как выяснилось, от отца своего про алмазы знал и тоже все думал, как к ним подобраться. Порешили мы вдвоем это все сделать. От него рабочая сила, от меня все снаряжение и общее руководство операцией. Больше года готовились. Технику закупали, оборудование. Потихоньку-полегоньку, чтобы внимания не привлекать. Вот в этом году начали.
– Сколько человек на болоте? – спросил Веретьев.
– Шестеро. Юрка за главного.
– Вы видели в деревне Пашу Головина? Он к вам заходил? Вы сообщили про это Мохову?
– Да не видел я его. Не было никого в деревне чужого, говорил же я уже.
– Кто приходил ночью, во время сильного дождя? Когда лаяли собаки? – это уже спросила Ирина.
– Так Юрка и приходил с парнями своими. В бане прогрелись, переночевали под крышей, а с утра пораньше обратно на болота ушли.
– Так вот почему у вас свет горел. Потому что гости были.
– Да, но это ж не преступление. – Лицо Полиекта Кирилловича краснело все больше, он тяжело дышал. Воздух со свистом вырывался из его груди, и на мгновение Ирине даже стало жалко соседа.
– Это не преступление, – согласился не проявляющий ни малейших признаков жалости Веретьев. – Преступление – то, что вы совершили сорок лет назад. И то, что сделали на этой неделе, – тоже преступление.
– А что я такого сделал?
– За что вы убили Вениамина Глебова?
– Что-о-о-о-о????? – Глаза Куликова вывалились из орбит, сейчас он выглядел страшно – красный, всклокоченный, хрипящий.
Он привстал со стула, словно пытаясь рвануться к Веретьеву. Тот тоже вскочил, закрывая Ирину собой. Теперь ей было не видно Полиекта Кирилловича, из-за широкой Сашиной спины до нее доносилось только его хриплое дыхание.
– Беглые уголовники не убивали несчастного пьяницу. Увидев его разговор со мной, они просто перебрались в лес. Им не было нужды от него избавляться. Это сделали вы. Он что, что-то узнал?
– Я не у-би-вал, – прохрипел Полиект Куликов, – я ни-ког-да ни-ко-го не у-би-вал.
Он протяжно застонал и внезапно как подкошенный рухнул на пол, к веретьевским ногам. Краснота медленно сходила с его лица, грудь больше не вздымалась, открытые глаза чуть удивленно смотрели в потолок.
Громко, протяжно, на одной ноте закричала вдруг Светлана Георгиевна. Ирина выглянула из-за широкой надежной спины, удивленно посмотрела на соседку, перевела взгляд на неподвижно лежащего Полиекта Кирилловича, а затем на застывшего, словно заледеневшего Веретьева. Понимание пришло мгновенно и было острым, как удар шила. Ее сосед умер и больше уже никогда ничего не расскажет.
* * *
Дневной дождь давно закончился, но сырость висела в воздухе, укрыв деревню влажным одеялом. Из открытой форточки тянуло холодом, протопленная комната быстро остывала, и Ирина захлопнула створку, чтобы не замерз беззаботно сопящий сейчас под своим одеялом Ванечка.
Стекла тут же начали запотевать, затягивая тонкой пеленой картинку за окном: хмурую улицу с раскисшей глиной дороги, поникшие кусты, почерневшие срубы нежилых домов. Казалось, что природа плакала сейчас так же горько и безысходно, как оставленная в большом и надежном доме наедине со своим горем Светлана Георгиевна Куликова.
Давно уже уехала «Скорая», фельдшер которой смог всего лишь констатировать смерть Полиекта Кирилловича, давно отбыл, напившись чаю, пожилой участковый, все время крякающий и тяжело дышащий, как будто пробежавший на большую дистанцию.
– От горе-то, какое горе, – то и дело приговаривал он, вытирая клетчатым, не очень чистым носовым платком потеющую лысину. – Как же это произошло-то все? Вроде не жаловался Кириллыч на сердце никогда.
– У него давление высокое было, – угрюмо сказала Светлана Георгиевна. – Лекарства он пил, ну, и знамо дело, расстраиваться ему было нельзя. А как не расстраиваться, когда его в убийстве обвинили.
– В убийстве? – Глаза участкового блеснули, разом потеряв обычно присущую им сонную одурь. – Это ж кого он, получается, убил? Не Веньку ли, часом?
