Милица окинула себя придирчивым взглядом: «Я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?»
«Ты прекрасна, спору нет, — ответило мгновенно скисшее настроение. — Но…»
«Но» имело то же содержание, что и в известной сказке, только царевна давно сменила статус и была недосягаема.
Милица тряхнула головой, расправила плечи и скомандовала:
— Дверь!
Ноги шагнули в траву за прозрачной пленкой. Снаружи дул легкий, почти незаметный, ветерок, от домов пахло цветами, с ведущей к лабораторным корпусам аллеи несло прелой листвой и грибами. Зеленоватые купола немешариков тоже напоминали грибы, вылезшие после дождя на каждом свободном месте. Гроздья из комнат-пузырей разной формы расползлись по округе; вгрызаясь корнями в почву, они спускались по склону к реке. У домов на берегу часть комнат частично уходила под воду. В одном из них, самом крайнем, на излучине, жил профессор. Тропинка вела в ту сторону.
Сейчас он на Марсе.
С легким вздохом Милица двинулась вперед. Приходилось внимательно смотреть под ноги: в последнее время в окрестностях расплодились гадюки, из-за этого даже вызвали специалиста из профильного биоцентра.
Ей повезло, единственная встреченная змея нехотя развернулась и, всем видом выказывая недовольство, скрылась в высокой траве.
Плечи передернулись — Милица абсолютно необъяснимо, на уровне инстинкта, чисто по-женски не выносила змей. Логике эта нелюбовь не поддавалась.
Стены профессорского дома матово переливались: дом приветствовал прохожего, но открытости, свойственной некоторым молодым и дерзким (не будем показывать пальцем) хозяева предпочитали семейный интим. Возможно, изнутри стены были прозрачны, и Милицу видели. Она надеялась на это каждый раз, когда проходила мимо, и представляла, как ей, очень возможно, приветственно махали рукой… или хотя бы провожали взглядом. Случалось ли такое хоть раз — не узнать, но душа надеялась. Походка становилась легкой, от бедра, и невесомой, будто с Земли перенесло на тот самый Марс. В дизайнерском платье и на подиуме, где модельеры представляли новинки, такое, наверное, смотрелось бы здорово, но в купальнике посреди жилого поселка…
Глупо. Смешно. А если, как ей и хотелось, ее провожали взглядом, но делал это совсем не тот, о ком думалось?
Щеки бросило в жар. Почему она не могла ходить просто, без выкрутасов?
На этот раз она прошла обычным шагом, а когда оказалась рядом, на всякий случай сказала:
— Здравствуйте.
В ответ — тишина. Ну и хорошо. Даже здорово. Значит, никто лишний не смотрит.
На берегу Милица достала баллончик, выбрала режим водоступов и прыснула на ступни. Возникшие широкие основания затвердели, и она побежала по блестящей ряби с визгом вырвавшегося на свободу ребенка. Бег по воде — штука непростая, нужно бежать что есть мочи, иначе водоступ погрузится, и пробежке конец — из реки вновь не выскочить, сначала придется плыть к берегу. Для бегуна нет ничего позорнее. Особенно обидно, если на тебя в этот момент смотрят. Даже если не видно, смотрят или нет. Это вдвойне обиднее, потому что кажется, что смотрят именно в моменты неудач.
Все получилось. На другом берегу Милица устало рухнула на траву. Здесь как ни удивительно, змеи не водились. Не сегодня-завтра с ними разберутся и в поселке, а пока надо стараться не обращать внимания, как бы ни был противен вид гадких скользких созданий.
На другом берегу по-прежнему никто не вышел ни на пробежку, ни просто поплавать. Достать, что ли, свернутые на запястье очки, и посмотреть, не случилось ли чего?
Если бы случилось — сработал бы чип. Сигнала не было. Можно расслабиться.
Милица отдышалась и сняла водоступы. Их можно оставить в траве, за несколько минут они растворятся и впитаются в почву, но это некрасиво по отношению к окружающим — любая инородная вещь на природе выглядит мусором. За ней можно послать домашнего робота, чтобы унес и утилизировал в принтере как любой другой мусор, но хождение дроида через реку привлечет лишнее внимание. Идеальное поведение — когда никому не мешаешь и никого не отвлекаешь. Оптимальный вариант — уносить мусор с собой, поэтому водоступы отправились в заплечный карман к баллончику.
И снова кольнуло под ложечку: а где же люди? Многие в поселке начинали день с купания и делали это летом и зимой, в снег и ветер. Поселившись здесь, Милица не стала исключением, она пристрастилась к общему увлечению с первых же дней. Бодрящее плавание в быстром холодном течении ей нравилось, она вместе с другими сначала бегала по реке поперек, как сегодня, или вдоль (далеко вдаль, пока не упадет от усталости), а затем плыла обратно, кивая знакомым лицам, и каждый день ждала, что сегодня к ним, наконец, присоединится Он.
Именно так, с большой буквы.
Милица поняла, что судьба не будет простой, когда в Институт Электроники и Биотехники, где она училась, приехал профессор Зайцев.
В ЦПР требовался психолог-настройщик умных вещей. Милица была звездой курса, лучшим нейропсихологом. Все знали, что Зайцев предпочитал не брать готовых специалистов, а выращивать гениев в коллективе. Так, например, получилось с прямым начальником Милицы Вадимом Геннадьевичем. В общем, анкеты давно просмотрены, выбор сделан, виртуальное собеседование проведено… и Зайцев приехал познакомиться лично.
Великий человек. Восхитил. Смутил. Размазал по чувствам и состояниям. Она влюбилась без памяти. И что же, что в три раза старше? Сейчас не отличишь, кому двадцать, кому сто двадцать. А ему всего шестьдесят, и с каждым годом разница будет казаться все меньше и меньше.
Профессор возраста не скрывал, он носил бороду и старинного кроя рубашки навыпуск, и он был женат. Супруга, Раиса Прохоровна — строгая, неразговорчивая, с буравящим взглядом, который потрошил внутренности и мозги и вытаскивал на свет даже то, что показывать не хотелось. Милица старалась с ней не встречаться. Это было легко — Раиса Прохоровна занимала ответственную должность в правительстве и находилась всегда либо у себя дома, либо в командировках. На работу к мужу она не ходила, по поселку гулять не любила и в речке не купалась, то есть с Милицей нигде не пересекалась. Их сын, почти ровесник Милицы, всего на год старше, после учебы остался в Европе, откуда слал восторженные отзывы, насколько там все не так, как у родителей. Да, Мишка — ее сверстник, и что тут такого? В жизни много чего бывает, и то, что внуки в некоторых семьях старше детей — явление нормальное. Что здесь страшного? Даже сто лет во внешности никак не передаются, спасибо науке.
Остается общественное мнение, а с этим — проблемы. «Любовь? Чья? Старика? Какой ужас! Юноши? Какой стыд!» Это еще Коко Шанель заметила, а на дворе стоял отнюдь не ханжеский двадцатый век. Кинзи к тому времени уже забросил бабочек и переключился на людей, Мастерс и Джонсон вовсю приравнивали девиации к норме, окна Овертона, запущенные «гениальной» теорией Фрейда, распахнулись настежь, отчего здравый смысл сдувало начисто.
С наступлением духовного возрождения моральные ценности сменились. Лежавший в фундаменте грязного строения херр Зигмунд виновато поворочался, пошел трещинами, и здание обвалилось. Либидо? Не смешите не отягощенного извращениями нормального человека. Теорию о либидо развенчали и отправили на свалку. Не нужно распущенность называть красивыми словами, нет никакого либидо, есть импульсы. Временами — частые. Иногда — перехватывающие вожжи у рассудка, но именно импульсы. Потому что — гормоны. Больше гормонов — чаще импульсы. Меньше — реже. Представь врага непобедимым — и проиграешь, поэтому раньше с «могучим» либидо не боролись, ему бездумно покорялись. С импульсами, насколько бы ни были мощными, воевать вполне по силам каждому.
