В январе 1977 года человек, который жил чуть южнее Американ-Ривер, в недавно подвергшемся ограблению доме, мельком заметил молодого парня, заглядывающего в окна к его соседям. Он покашлял, давая вуайеристу понять, что его заметили, и неизвестный убежал. Этот жест выглядит почти как проявление вежливости. Через неделю двадцатипятилетняя женщина, живущая севернее, на расстоянии одного квартала, стала одиннадцатой жертвой. В то время она была беременна на шестом месяце.
Возможно, нежелание звонить в полицию было типичным для 1970-х, высказала я предположение. И продолжала рассуждать об утрате исторических корней после войны во Вьетнаме, но Шелби покачал головой. Ответа на мой вопрос он не знал, но понимал, что я ошибаюсь. С его точки зрения, пассивность соседей была всего лишь одной из проблем в деле, где их насчитывалось множество: от начальства, всецело поглощенного политическими глупостями, до пары серьезных ошибок, которые, как признался Шелби, он сам совершил, сидя в патрульной машине и передавая через диспетчера инструкции семье, которая нашла в своей живой изгороди матерчатую сумку с фонариком, лыжной маской и перчатками. Шелби посоветовал им все это выбросить.
Теперь Шелби живет в тридцати милях к северу от Сакраменто, в сельской местности, где, по его словам, можно заниматься «фермерством, как и подобает мужчине». Но мы встретились с ним, чтобы пообедать, на его прежней территории, в районе, где тридцать шесть лет назад он патрулировал сбегающие к реке извилистые улицы, приглушал подсветку приборной панели и ориентировался только на бормотание рации и надежду, что повернет в нужном месте и осветит фарами молодого мужчину в лыжной маске, ростом около пяти футов девяти дюймов. За все время своей службы Шелби не сталкивался с другим таким преступником, как «Насильник с востока». На крышах продолжали находить мелкие предметы, украденные им у жертв. Почему-то он бросал их именно там. А потом, после того как многие позвонившие в полицию сообщили о странном топоте, который они слышали на крыше, Шелби сообразил, что преступник не бросил украденное – оно само вывалилось из его карманов, пока он полз там.
Шелби из тех людей, кто гордится своей прямолинейностью и вместе с тем отводит глаза за секунду до того, как сказать какую-нибудь резкость, – это дань скрытой внутри мягкости. Заведение для нашего обеда он выбрал сам, но я видела, что для него этот район всегда останется местом, где его планам помешали непредсказуемые шаги противника, «этого мерзавца и социопата», вуайеристское логово которого, отмеченное кучкой сигаретных окурков и отпечатками подошв с зигзагами, Шелби однажды нашел под раскидистым деревом у Нортвуд-драйв. Это очередное смутное присутствие заметили соседи, но так и не сообщили в полицию.
– Люди говорят, что он был очень умным, – сказал Шелби и отвел взгляд. – Но на самом деле, иногда ему этого даже не требовалось.
Ранее в своих описаниях действий НСВ-ННО я ориентировалась на журнал «Лос-Анджелес», а в Сакраменто стала обладательницей флешки с более чем четырьмя тысячами страниц давних оцифрованных полицейских отчетов. Эту флешку я приобрела в результате сделки в старом духе, когда ни одна сторона на самом деле не доверяет другой, поэтому мы договорились, скрестив взгляды и протянув руки, передать предметы сделки одновременно. У меня имелся диск с видеозаписью интервью с важным лицом, имеющим косвенное отношение к одному из убийств в Южной Калифорнии. Я отдала его, не задумываясь ни на минуту: дома у меня хранилась копия.
Такие сделки, результат тайных альянсов, порожденных общей одержимостью безликим серийным убийцей, были частым явлением. Интернет-сыщики, отставные и ныне действующие детективы – в них участвовали все. Я получила далеко не единственное письмо по электронной почте с темой «quid pro quo»
[53]. Как и мои корреспонденты, я считала, что я и только я способна заметить то, что больше не сумел разглядеть никто. А для этого мне надо было видеть всё.
Амбициозный сыщик во мне не мог дождаться, когда вернется в отель и наконец вставит флешку в ноутбук. На каждом светофоре я ощупывала верхний карман своего рюкзака, убеждаясь, что крохотный прямоугольник по-прежнему там. Я остановилась в отеле «Ситизен» на Джей-стрит в центре города. Мне понравились его снимки в Сети, окна в свинцовых переплетах, полосатые обои горчичного оттенка. Стены вокруг стойки регистрации представляли собой книжные стеллажи. Сама стойка с орнаментом была выкрашена в оранжево-красный цвет.
– Как бы вы описали стиль здешнего интерьера? – спросила я у администратора, пока регистрировалась.
– Гибрид юридической библиотеки с борделем, – ответил он.
Позднее я узнала, что архитектор этого здания Джордж Селлон также был автором проекта тюрьмы Сан-Квентин.
Оказавшись у себя в номере, я сразу же переоделась в отутюженный белый отельный халат. Потом опустила жалюзи и отключила телефон. Высыпала в бокал пакет мармеладных мишек из мини-бара, поставила его поближе к себе и уселась на кровать по-турецки со своим ноутбуком. Мне предстояло редкое удовольствие – двадцать четыре часа без помех и необходимости отвлекаться, без крошечных ручек, липких от краски, которые надо отмыть, без погруженного в мысли голодного мужа, являющегося на кухню с вопросами об ужине. Я вставила флешку. С мыслями, переведенными в режим сортировки почты, с указательным пальцем на клавише со стрелкой вниз, я начала не просто читать, а пожирать текст глазами.
Полицейские отчеты и протоколы воспринимаются как рассказы, написанные роботами. Они лаконичны, четко структурированы, в них почти нет места суждениям или эмоциям. Поначалу эта лаконичность импонировала мне. Я нисколько не сомневалась, что имя преступника, отчищенное от лишних подробностей, блеснет особенно ярко. Но просчиталась. Сжатый формат протоколов обманчив. В своей совокупности даже самые скудные детали начинают сливаться в сплошную массу. Некоторые моменты отделялись от нее, вызывая настоящий шок, который я не всегда могла предвидеть: недавно расставшаяся с мужем тридцативосьмилетняя мать обшаривает в темноте пол, находит игрушечную пилу своего сына и тщетно пытается с ее помощью перепилить веревки на своих распухших руках; тринадцатилетняя девочка, связанная в постели, спрашивает любимую собаку после того, как насильник выходит из комнаты: «Глупый, что же ты ничего не сделал?» Пес тычется в нее носом. Она приказывает ему ложиться спать. Что он и делает.
Часы пролетели, мармеладные мишки закончились. Мой номер располагался на десятом этаже, прямо над тем местом, где был раскинут свадебный шатер. По пути в номер я обошла группу подружек невесты в нарядах цвета морской волны, позирующих фотографу в коридоре. Заиграла музыка, довольно громкая. Я взялась за телефон, чтобы позвонить администратору. Но что ему сказать? «Пусть веселятся потише»? Я повесила трубку. Все дело в том, что я была на нервах от сахара, голода и оттого, что слишком долго просидела в темноте, пожирая пятьдесят глав хоррора, изложенного каким-то мертвым голосом, каким говорят сотрудники отдела регистрации транспортных средств. В глазах рябило от яркого экрана, они пересохли так, словно их подвергли вакуумной чистке в туалете самолета. Радостная музыка сейчас совсем не подходила к моему настроению.
