Мы поворачиваем обратно к машине. Я вспоминаю то, что мне известно о Данвилле, история которого подобна истории множества городков Северной Калифорнии. Когда-то давно его населяли коренные американцы, обосновавшиеся с северо-восточной стороны на горе Диабло, но в 1854 году один белый, разбогатевший благодаря золотой лихорадке, явился сюда и купил десять тысяч акров земли. Его звали Дан. Выращивать фрукты и пшеницу продолжали здесь до 70-х годов XX века, а затем начался бум жилищного строительства, и приток новоселов превратил городок в один из самых уютных и зажиточных пригородов на востоке области залива Сан-Франциско. Хоулс говорит, что на сделанных с воздуха снимках, которые он видел, не наблюдалось значительного всплеска строительства в окрестностях в тот период, когда по дворам местных жителей рыскал НСВ. Дом жертвы был построен в середине 1960-х. Очарование истории Данвилла стало приманкой, и к 1980 году численность населения удвоилась.
В настоящее время про Данвилл известно, что он отличается демографической однородностью и вниманием жителей к своему положению в обществе. Недавно он занял первое место в списке городов Америки с самыми высокими тратами на одежду в пересчете на душу населения.
– Думаете, в таком районе он и вырос? – спрашиваю я у Хоулса.
– В окружении среднего класса? Да, мне кажется, он вряд ли из бедной семьи, – отвечает он.
Я поднимаю вопрос о ДНК-профиле НСВ, для которого не обнаружено совпадений в полицейской картотеке. Да, мне известно, что я вступаю на территорию самых невероятных догадок, но, как мне всегда казалось, это может указывать на то, что он действовал под маской респектабельности. Я пробую выяснить мнение Хоулса на этот счет.
– Сам удивляюсь, – отвечает он. – Мы проводили анализ ДНК более десяти лет по всей стране, но ни разу не наткнулись на этого парня.
– А отсутствие данных о родных вас не удивляет? Разве это не указывает на его происхождение из семьи, придерживающейся строгих нравственных принципов? – Я высказываю мнение, тонко завуалировав его под вопрос.
– Пожалуй, вполне возможно, – по сравнению с тем, кто совершает правонарушения постоянно, – с осторожностью отзывается Хоулс.
Мы с ним провели вместе уже несколько часов. Хоулс – прекрасный компаньон. С ним легко. Он ведет себя настолько спокойно и естественно, что мне требуется больше времени, чем обычно, чтобы изучить его манеру изъясняться. Когда он не согласен с тем или иным предположением, он так и говорит, сохраняя полную невозмутимость. Но если направление вопроса ему чем-то не нравится, он незаметно уклоняется от него, либо оставляя его, по сути дела, без ответа, либо переводя разговор на что-то другое.
Затронув тему социально-экономического статуса НСВ, я чувствую, как Хоулс привычно уклоняется от нее. Он криминалист, напоминаю я себе. Профессионал в области количественной оценки, имеющий дело с весами и микрометрами. Он не педант, но, сталкиваясь с досужими предположениями, отделяет достоверную информацию от мусора. Он поправляет меня, когда я ссылаюсь на развитые икры НСВ: на самом деле свидетель говорил, что у него плотные ляжки. Немного позже на примере впечатляющей таблицы он покажет мне, как опрометчивы попытки сделать какие-либо выводы о физическом облике НСВ на основании показаний потерпевших. Цвет глаз и волос у него мог быть какой угодно. Плохое освещение и психологическая травма затуманивают восприятие. Единственная константа – рост, указывает Хоулс. НСВ ростом около пяти футов девяти дюймов. Шесть футов – уже слишком высокий рост для подозреваемого. Но на всякий случай проверили и таких, добавляет он и говорит:
– Осторожность лишней не бывает.
Даже для ученого.
Благоразумие и стремление к научной достоверности придут ко мне в будущем. А пока мы готовимся к отъезду из Данвилла, я не прочь еще поболтать о гипотезах. И продолжаю скороговоркой перечислять другие признаки того, что НСВ может пользоваться маской нормальности. Большинство убитых – «белые воротнички», профессионалы, жившие в престижных районах. Должно быть, он считал, что там ему самое место. Скорее всего, он имел постоянную работу. Располагал возможностями и средствами.
– Мы же знаем, что у него была машина, – говорю я.
Хоулс кивает, на его лицо набегает тень. Он, кажется, прокручивает в голове какую-то мысль и спорит с самим собой, стоит ли ею делиться.
– Мы знаем, что у него была машина, – соглашается он. А потом медленно продолжает: – И, по-моему, не только машина.
На миг я теряюсь, не представляя, что он имеет в виду.
Хоулс объясняет:
– Думаю, у него мог быть самолет.
Я с запинкой выпаливаю первое и единственное слово, пришедшее в голову:
– Правда?!
Он загадочно улыбается. Я не смогла его раскусить: он не осуждал меня за мои гипотетические вопросы, а ждал подходящего случая, чтобы вставить в повествование свою реплику.
– Подробнее расскажу за обедом, – обещает он.
Но сначала нам надо сделать последнюю остановку на территории округа Контра-Коста – в Уолнат-Крик.
Уолнат-Крик
Дом Сидни Базетта, построенный по проекту Фрэнка Ллойда Райта на Резервуар-роуд в Хиллсборо недалеко от Сан-Франциско, расположен в конце извилистой, затененной деревьями дорожки и не виден с улицы. Об архитектурных достоинствах этого дома много говорят, однако их редко видят. Как-то днем в 1949 году тещу владельца, которая находилась в доме одна, удивил стук в дверь. Гостем оказался бизнесмен средних лет, в очках с толстыми стеклами. За его спиной стояли шестеро серьезных мужчин в рабочей одежде. Гость объяснил, что его зовут Джозеф Эйхлер. Он с семьей снимал этот дом три года, с 1942 по 1945-й, после чего его купили нынешние владельцы. Дом Базетта с его встроенными элементами из красного дерева и стеклянными стенами, через которые дневной свет проникал с разных сторон и менял атмосферу в каждой комнате на протяжении дня, показался Эйхлеру шедевром и произвел на него неизгладимое впечатление. Он так и не сумел забыть этот дом, объяснил он. В сущности, благодаря ему вся его жизнь преобразилась. И теперь он, занимаясь строительным бизнесом, привез своих коллег, чтобы показать им источник своего вдохновения. Всю группу пригласили войти. Эйхлер переступил порог, и у него, начинавшего на Уолл-стрит и известного своей жесткой непреклонностью дельца, на глаза навернулись слезы.
К середине 1950-х годов Джозеф Эйхлер стал одним из самых преуспевающих застройщиков в области залива Сан-Франциско. Он специализировался на индивидуальных домах, спроектированных в стиле калифорнийский модерн: каркас из балок и стоек, плоская или полого наклонная двускатная крыша, открытая планировка, стеклянные стены, атриум. Вместе с бизнесом росли и его амбиции. Ему хотелось, чтобы быстро разраставшийся после войны средний класс радовался чистой геометрии линий, хотелось нести в массы эстетику модернизма. Эйхлер принялся искать в центральной части округа Контра-Коста земельный участок под застройку площадью несколько сотен акров. Мало того, нужна была подходящая атмосфера. Требовался участок на границе миров, не испорченный урбанизацией, но с зарождающейся инфраструктурой. В 1954 году Эйхлер побывал в Уолнат-Крик. Этот город, по сути дела, был деревней. Игнасио-Вэлли-роуд, ныне крупная транспортная магистраль, в то время имела всего две полосы, которые нередко занимали коровы. Незадолго до приезда Эйхлера в этих краях открылся первый торговый центр. Работала новая больница. Осуществлялись планы строительства скоростных автострад.
