Предисловие
Жорес Медведев
Об академике Николае Ивановиче Вавилове я впервые и случайно узнал лишь в конце 1945 года, хотя в то время уже был студентом второго курса агрономического факультета Московской сельскохозяйственной академии имени К.А.Тимирязева (ТСХА). Ее питомцем в начале века являлся и Николай Иванович. В то время это был Московский сельскохозяйственный институт.
На первом курсе академии все студенты начинали свое высшее образование 1 октября 1944 года с общеакадемической лекции «Введение в агрономию». В Большой химической аудитории ее читал негромким голосом самый заслуженный и самый почтенный по возрасту ученый, академик Дмитрий Николаевич Прянишников. Второй лекцией в тот же день, но уже в Большой физической аудитории, начинался для нас курс «Ботаника». Лектор, тоже академик, Петр Михайлович Жуковский, говорил ярко, выразительно, хотя и немного заикался. Он был блестящим оратором. Аудитория была переполнена, так как на лекции Жуковского приходили, уже добровольно, не только студенты первого курса. Второй курс в академии, осенью 1945 года, после обычной в то время отправки студентов на уборку картофеля в учхозах, начинал для нас академик Иван Вячеславович Якушкин, заведующий кафедрой растениеводства. Следующую лекцию в этот же день читал академик Николай Александрович Максимов. Он заведовал в ТСХА кафедрой физиологии растений.
Однако ни в одной из лекций всех этих курсов мы ничего не слышали о работах и теориях Н.И.Вавилова. Хотя, как мы узнаем из представляемой читателям книги С.Е.Резника, Прянишников был учителем Вавилова, Жуковский – другом и соратником, Максимов – многолетним сотрудником созданного Вавиловым Всесоюзного института растениеводства (ВИР), а Якушкин – соперником и «экспертом» НКВД по «Делу Вавилова».
В 1945 году я уже начал научную стажировку по цитологии растений на кафедре ботаники. Из побежденной Германии в ТСХА привозили с начала лета «по репарациям» новейшее оборудование, бинокулярные микроскопы, приборы для получения тончайших срезов тканей – микротомы, спектрофотометры, реактивы, лабораторную посуду, гербарий дикой и культурной флоры и много книг со штампами библиотеки Лейпцигского университета. Цитологическая лаборатория кафедры ботаники, которой руководила доцент Анаида Иосифовна Атабекова, полностью преобразилась. После лекций и практических занятий я приходил сюда для освоения микроскопии почти каждый день.
Петр Михайлович часто заходил «в цитологию» пить вместе с нами чай с бутербродами, им же и приносившимися. Академикам и профессорам бутерброды входили тогда в какой-то особый «паек», дополнительный к карточной системе на продукты питания. Жуковский делился этим пайком со своими учениками. Общая беседа была непринужденной.
Однажды, дату я уже не помню, Жуковский, отсутствовавший на кафедре два дня, пришел сильно взволнованный. Он «сбежал» с какого-то юбилейного заседания в Академии наук СССР, широко отмечавшей свое 220-летие. Впервые за много лет АН СССР отмечала юбилей международной конференцией, на которую были приглашены не только советские, но и иностранные почетные члены и члены-корреспонденты академии. Жуковский был академиком ВАСХНИЛ, а не Большой академии. Но его тоже пригласили на юбилейную сессию, так как ботаников и генетиков в составе биологического отделения АН СССР не было.
Приехав на сессию, Жуковский узнал, что одним из приглашенных в Москву иностранных ученых был Джон Холдейн, выдающийся английский биолог и генетик, избранный в 1942 году почетным членом АН СССР. Джон Холдейн был членом коммунистической партии Великобритании. Узнав о возможности встречи с ним, Петр Михайлович взял такси и вернулся на свою кафедру:
– Джон Холдейн сразу начнет спрашивать меня о Николае Ивановиче Вавилове, – объяснил нам сильно смущенный Петр Михайлович, – а что я могу ему рассказать? Вавилов ведь и до сих пор «враг народа»… его книги конфискованы, его работы нельзя цитировать…
Когда Жуковский ушел в свой кабинет, Анаида Иосифовна, очень смелая женщина, рассказала мне и моему студенческому другу Виктору Гуляеву, тоже практиковавшемуся по цитологии растений, о Николае Ивановиче Вавилове, с которым Жуковский много лет работал в Ленинграде. Анаида Иосифовна, как оказалось, знала Вавилова очень хорошо.
На третьем курсе, с января 1947 года, мы начинали слушать лекции по генетике растений, которые читал академик Антон Романович Жебрак.
Весной 1948 года я сдавал все экзамены досрочно. Жуковский, уже ставший моим научным руководителем, отправлял меня на шесть месяцев в Крым в биохимическую лабораторию Никитского ботанического сада для изучения роли каротиноидов, желто-оранжевых пигментов растений, как возможных растительных гормонов. Заведующий этой лабораторией профессор Василий Иванович Нилов был в прошлом одним из ведущих сотрудников ВИРа, другом Н.И.Вавилова и П.М.Жуковского. Он переехал в Крым в 1936 году, заболев туберкулезом.
Когда я возвратился к октябрю в Москву, Тимирязевская академия была уже другой. Академик Д.Н.Прянишников ушел из жизни в конце апреля. В августе, на внеочередной сессии ВАСХНИЛ, классическая генетика и все связанные с нею теории были запрещены. Ректором академии, на место уволенного академика В.С.Немчинова, назначили В.Н.Столетова, в то время кандидата биологических наук. Руководил кафедрой генетики и селекции теперь уже не А.Р.Жебрак, а Т.Д.Лысенко. Его лекции по новому курсу «мичуринской генетики» были обязательными и для тех студентов, которые раньше сдавали экзамен по генетике Жебраку. Их следовало «переучивать». Я быстро оформил перевод с агрономического на агрохимический факультет, чтобы избавиться от «мичуринской повинности».
В последующие годы, уже как научный сотрудник лаборатории биохимии при кафедре агрохимии ТСХА, я стал собирать материалы по истории генетики в СССР, узнавал о работах Н.И.Вавилова, Н.К.Кольцова и многих других выдающихся, но «запрещенных» ученых. Областью моих исследований стал биосинтез белков и нуклеиновых кислот в растениях. Открытие генетической роли нуклеиновых кислот (РНК и ДНК) привело к возникновению новой научной дисциплины – биохимической генетики.
В августе 1961 года в Москве собирался Пятый Международный биохимический конгресс. Мне посчастливилось быть одним из его более чем двух тысяч участников. Президентом конгресса был сторонник Лысенко академик Александр Иванович Опарин.
Главной сенсацией конгресса был доклад американского генетика и биохимика Маршалла Ниренберга об открытии генетического кода ДНК, существование которого несколько ранее предсказал Георгий Гамов. В СССР, однако, это открытие, удостоенное вскоре Нобелевской премии, не обсуждалось за пределами аудиторий конгресса. Т.Д.Лысенко все еще был президентом ВАСХНИЛ, академии, созданной Н.И.Вавиловым, заведующим кафедрой генетики ТСХА и директором Института генетики АН СССР, тоже созданного Вавиловым.
Николая Ивановича юридически реабилитировали в 1955 году, его «Избранные труды» в пяти томах были изданы относительно небольшим тиражом в 2200 экземпляров в 1959 году. Однако легализация в СССР классической генетики произошла лишь после увольнения «на пенсию» Н.С.Хрущева в октябре 1964 года. Вслед за Хрущевым потерял свои главные посты и Лысенко. Вскоре стали публиковаться и биографии Н. И. Вавилова.
