Со своей стороны, я тоже написал Ганичеву письмо на 26 страницах. В нем подробно разобраны все 16 «замечаний» цековского цензора, а кроме того, показана полная абсурдность утверждения о каком-то секретном постановлении, якобы запрещавшем критиковать Лысенко.
Не получив никакого ответа, я написал еще одну записку. В ней я сопоставил мою книгу с только что вышедшей книгой Ивана Фролова «Генетика и диалектика». Автор был доктором философии, главным редактором журнала «Вопросы философии», помощником секретаря ЦК КПСС. То есть лицом вполне официальным, номенклатурным. В его книге Лысенко и его сторонники подвергались не менее острой критике, чем у меня, причем с позиций марксистской философии.
Но Ганичев мне объяснил, что всё это ровным счетом ничего не значит: книга Фролова научная, для специалистов, ее тираж 14 тысяч экземпляров. А в моей книге даются живые образы, стотысячный тираж прочтут миллионы.
Побывал я и у Фролова. Рассказал, что происходит, и просил объяснить: почему моя книга арестована, ее хотят пустить под нож, тогда как его книга свободно продается? Он мрачно усмехнулся и сказал:
– Вы что же хотите, чтобы мою книгу тоже пустили под нож?
Видимо, его положение было не таким прочным, как казалось со стороны. Позднее, правда, он стал членкором, затем академиком, занимал высокие посты, стал даже членом Политбюро. Умер в 1999 году.
14.
Однако вскоре выяснилось, что книга остановлена не полностью. Отправленные в Книготорг 10 тысяч экземпляров решено было не изымать, хотя они еще не расползлись по книготорговой сети и лежали в одном месте на складе. Поступило указание отправить ее подальше от Москвы и распродать в сети Райпотребсоюза, чтобы она разошлась по деревням и не попала в крупные города. Говорили, что это соломоново решение исходило от самого М.А.Суслова, главного идеолога партии. Я ходил в Книготорг, выяснял, куда именно направлена книга, и заказал пачку экземпляров из Кызыла. Положенные по договору авторские экземпляры мне так и не выдали.
Ситуация осложнялась тем, что покатили бочку на заведующего редакцией ЖЗЛЮрия Короткова. После крупного разговора с Ганичевым и главным редактором В.Осиповым ему предложили уйти «по собственному желанию».
К тому времени он возглавлял ЖЗЛлет пятнадцать.
Серия, как известно, была основана Горьким в 1933 году, но в годы позднего сталинизма она захирела. Коротков возродил ее из пепла. Серия пользовалась огромной популярностью и престижем. Книги выходили массовыми тиражами, тут же исчезали с прилавков, перепродавались на черном рынке в три – пять раз дороже номинальной цены. Этим успехом серия в значительной мере была обязана Короткову. С серией были связаны все его личные чаяния и амбиции.
Он кинулся в ЦК партии, где, как он считал, имел покровителей, обошел одиннадцать кабинетов, но поддержки никто не обещал. Ему шили «идеологически вредную линию». Это-де выражалось в издании биографии Чаадаева, написанной А.Лебедевым, Бертольда Брехта – Л.Копелевым, и моего «Николая Вавилова». Книга о Чаадаеве вышла два года назад, о Брехте – год назад; последней каплей, переполнившей чашу, стал мой «Николай Вавилов». Коротков срочно «заболел» в надежде переждать грозу. Мне он сказал:
– Я понимаю, что тебе надо бороться за свою книгу. Но учти, что чем громче будет шум, тем мне будет труднее.
Я старался шума не поднимать, ограничиваясь тихой дипломатией. Было у меня поползновение написать письмо Брежневу, но мой тогдашний друг и коллега по редакции ЖЗЛАндрей Ефимов сказал:
– Ты же хотел вставить им перо, чего же теперь у них просить защиты?
Довод показался мне убедительным, я решил, что к ним обращаться не буду.
Мне удалось попасть на прием к президенту АН СССР М.В.Келдышу, он внимательно выслушал меня. Ничего конкретно не обещал, но, как говорится, взял вопрос на заметку. Но когда мне позвонил Владимир Дмитриевич Дудинцев (для меня это было приятным сюрпризом, так как знакомы мы не были) и предложил организовать публичное обсуждение книги в Центральном доме литераторов, я вынужден был просить его этого не делать. В журнале «Знание – сила» была подготовлена большая рецензия на книгу, она стояла в номере. Не желая подводить журнал и моего шефа, я позвонил главному редактору Н.С.Филипповой и объяснил ситуацию. Она ответила:
– Спасибо, что вы меня предупредили, я сейчас пойду и сниму рецензию.
Ганичев поручил заниматься моей книгой своему только что назначенному заместителю Геннадию Криворученко. До этого Криворученко возглавлял Особый отдел в ЦК комсомола, но давно уже вышел из комсомольского возраста и для него учредили должность замдиректора в нашем издательстве. Такова была рутинная практика: на руководящие посты в «Молодую гвардию» сплавляли переростков из ЦК комсомола.
Таким бывшим переростком был и директор Ганичев, и его предшественники: Ю.С.Мелентьев, Ю.Н.Верченко, главный редактор В.О.Осипов, два зама главного редактора.
Появление в издательстве явного особиста вызвало среди рядовых сотрудников глухой ропот, но Криворученко из всех начальников оказался наиболее терпимым и либеральным. У меня с ним установились вполне корректные отношения. Я предлагал в качестве жертвы себя вместо Короткова, но Криворученко дружески посоветовал этого вопроса не поднимать. Пояснил, что если я захочу уйти, Ганичев меня удерживать не станет, но Короткова это не выручит. Таковы парадоксы бюрократической системы: мою книгу признали вредной, но административно отвечать за это должен был не я, автор, а завредакцией.
Прошло несколько месяцев, ажиотаж спал, и о том, что арестованный тираж надо полностью уничтожить, уже не говорили. Письменного распоряжения не поступило, а без этого издательство не могло списать финансовые затраты. Дело спускали на тормозах, чему, я думаю, способствовали три обстоятельства. Во-первых, при всем моем старании не поднимать шума, история гонений на биографию Вавилова стала известна на Западе, о ней говорили радиоголоса, попала она и в самиздатскую «Хронику текущих событий»
[6]. Во-вторых, наметившаяся стабилизация в Чехословакии и ослабление протестов против вторжения в нее советских войск со стороны Запада, быстро привыкающего к подобным акциям, показали кремлевским руководителям, что настало время выступить с мирными инициативами. В такой ситуации гонения на мою книгу могли осложнить и без того сложные отношения с Западом. И третье, может быть, самое главное, состояло в том, что летом 1969 года в каком-то цековском санатории в одно и то же время отдыхали академик Николай Николаевич Семенов и глава Отдела пропаганды ЦК партии Александр Николаевич Яковлев; они совершали совместные прогулки. Семенов к тому времени был полностью в курсе случившегося – об этом позаботился Юрий Николаевич Вавилов. Семенов объяснил Яковлеву, насколько негативно в научных кругах воспринимаются гонения на книгу о Вавилове. Об этом я узнал только в 1997 году, когда, будучи в Москве, обратился к Яковлеву с просьбой о встрече и был им принят в его кабинете в фонде «Демократия». По ходу беседы, длившейся около часа, он вспомнил о том, как прогуливался с Семеновым и как, вернувшись из отпуска, приструнил Севрука. Отозвался о нем как о полном ничтожестве.
