В 1924 году Левитский, по приглашению Вавилова, переехал в Ленинград, чтобы возглавить Отделение цитологии Отдела прикладной ботаники. Туда же перебрался Феодосий Добржанский: он стал ассистентом профессора Филипченко.
С именем Филипченко связан начальный этап развития генетики в России. Он читал первый в стране курс генетики, создал первую кафедру генетики, первую научно-исследовательскую лабораторию генетики, возглавлял Отдел генетики в Комиссии по изучению естественных производительных сил России (КЕПС), созданной в 1916 году по инициативе В.И.Вернадского. Среди учеников и сотрудников Филипченко Феодосий Добржанский занял ведущее место.
В мае 1925 года Филипченко направил его в энтомологическую экспедицию в Среднюю Азию, куда Добржанский взял и молодую жену Наталью Петровну, урожденную Сиверцеву: она тоже была биологом. Они изучали и коллекционировали местных насекомых, паукообразных и иную мелкую живность – от излюбленных Добржанским божьих коровок до скорпионов. Приходилось ездить по всей Средней Азии – то в переполненных поездах, то на тряских телегах, то верхом. Забирались в отдаленные уголки Узбекистана, где никто не говорил по-русски, так что надо было срочно осваивать узбекский язык. Неудобства и лишения путешествия нимало не портили их настроения. Письма Добржанского шефу написаны весело и непринужденно, полны живых наблюдений, искрятся юмором, иронией, подтруниванием над собой и своей женой. Из писем видно, какие теплые, сердечные отношения сложились у него с профессором. Да и в семье Филипченко они с Натальей стали близкими людьми. Письма завершаются приветами супруге Филипченко, его маленькому сынишке Глебчику, сотрудникам лаборатории. Нередки Натальины приписки.
На следующий год Добржанский снова в экспедиции, теперь без жены. Он во главе отряда исследователей. Задача – изучение домашнего скота в Казахстане и на Алтае.
Ведь скот – одна из главных производительных сил страны. Науку финансирует советская власть, она требует практической отдачи. Определяются численность и породы лошадей, коров, овец, коз, оцениваются преимущества и недостатки каждой породы. Для этого животных надо обмерять, взвешивать, измерять жирность молока, брать образцы овечьей шерсти…
В экспедиции не всё шло гладко: некоторые участники своевольничали, капризничали, показывали норов. Их надо было ставить на место, но делать это тактично, дабы не усугублять раздоров, обид, взаимных претензий. Положение начальника экспедиции осложняла его вызывающая молодость. Ему 26 лет, он младше своих подчиненных, да и стаж научной работы у них больший – почему они должны подчинятся этому выскочке? И ведь почти круглые сутки все вместе: едят из общего котла, спят где придется, часто вповалку. Столкновения в таком коллективе – ад для всех участников.
Не обходилось и без опасных приключений. Однажды отряд попал под обстрел пограничников, принявших его за банду контрабандистов. К счастью, никто не пострадал.
В следующем, 1927 году Добржанский снова во главе экспедиции – в тех же краях. Однако обмеры и взвешивания лошадей и овец ему не по нутру. Его место в лаборатории; он хочет работать с мушками-дрозофилами. Он уже понял, что только с ними и благодаря ним можно проникать в глубины зародышевых клеток, раскрывать тайны наследственности и изменчивости. Как он писал Филипченко, «путешествие мне надоело уже порядочно, я в последнее время днем и ночью думаю о том, как бы поскорее вернуться к своим пенатам и заняться дрозофилой, любовь к которой благодаря длительной разлуке возросла у меня до больших пределов. В самом деле, поездил я довольно, теперь надо поработать и лабораторно – ведь душа моя в дрозофильном шкапу (а не Зоологическом] музее!!!). Кроме того, я чувствую, что сильно отстал по части литературы, это тоже так не может долго продолжаться. Вообще я решил, что надо браться за генетику, ибо, занимаясь этими самыми лошадьми, рискуешь в конечном итоге стать бывшим генетиком, а такая перспектива мне вовсе не улыбается. Словом, сейчас у меня тоска по дрозофиле и по лаборатории вообще». И дальше: «В голове у меня роем роятся планы работ с дрозофилой, и я думаю с приезда приступить к их проведению в жизнь, несмотря даже на необходимость обработать привезенный лошадиный материал. Итак, vivat genetics, vivat Drosophilia! На Америку, несмотря на то, что дело как будто все-таки движется, у меня мало надежды из-за политического положения; вряд ли сейчас станут куда бы то ни было приглашать кого бы то ни было. Впрочем, если бы все-таки это вышло, то и в таком случае надо начинать работать с дрозофилой, так как, согласитесь, явиться туда в роли дрозофилиста в прошлом, а в настоящем… в роли лошадника не слишком удобно!»
[486]
Из-за особой приверженности Добржанского к дрозофиле начались расхождения между ним и его шефом. Хотя Филипченко пропагандировал хромосомную теорию, но он полагал, что гены сосредоточены не только в хромосомах клеточного ядра. По его мнению, часть наследственной информации содержится в протоплазме клетки. Такие взгляды высказывал Карл Корренс, один из переоткрывателей законов Менделя; Филипченко был того же мнения.
Добржанский деликатно, но жестко критиковал эти воззрения, чем задевал самолюбие шефа. Но ни научные разногласия, ни 20-летняя разница в возрасте не омрачали их дружбы. Филипченко упорно пробивал Добржанскому Рокфеллеровскую стипендию и добился успеха. Грант в размере 1800 долларов был рассчитан на один год.
3 декабря 1927 года Феодосий и Наталья выехали в Ригу. Зная, как непросто получить визу в Штаты, сильно нервничали, но всё обошлось.
«Ура! Ура! Ура! Сегодня получили американскую, французскую и литовскую визы. <…> Сегодня ночью выезжаем в Берлин [визы в Германию, очевидно, были получены еще в России]. Американская виза – это прямо-таки “вещь” – целая пачка бумаг. Ее вручение сопровождалось, с нашей точки зрения, весьма забавным клятвоприношением, сопровождавшимся поднятием рук всеми присутствующими. Сия штучка раскрыла все двери – французскую визу получили не более чем в 10 минут».
Наталья к этому приписала: «Сейчас муженек читает американскую визу – презабавная: “Я – имя рек не являюсь идиотом (имбициликом), проституткой, полигамистом, нищим” и тому подобное».
27 декабря Добржанские сошли с парохода в Нью-Йорке.
На кафедре Моргана в Колумбийском университете российского стипендиата приняли очень тепло. Это и понятно: Морган был в числе его рекомендателей.
Основная лаборатория Моргана – в Исследовательском центре Вудс-Холл, штат Массачусетс. Здесь, к огромному своему удовольствию, и стал работать стипендиат: «Для работы здесь есть всё, что можно захотеть иметь».
Сам Морган в лаборатории появлялся нечасто – слишком много было у него обязанностей, вплоть до президентства в Академии наук США. Но Феодосий близко общался с ближайшими его сотрудниками – соавторами хромосомной теории: Бриджесом и Стертевантом. Он жадно впитывал новые для себя идеи и методы, учился обращаться со сложным – в России никогда не виданным – оборудованием.
